Шрифт:
— Точно не знаю, но тревожных сигналов как будто нет. В свое время всыпали по первое число, потом успокоились. Тебя-то это с Какого боку затрагивает?
— Меня? — Путна окинул Тухачевского пустым, отрешенным взглядом и отрицательно помотал головой.— Не обо мне речь, не только обо мне... Мы все, как Гаврилов. Прикажут лечь под нож, и мы безропотно ляжем. Потому что «так надо», потому что этого требуют «высшие интересы». Вот в чем штука.
— Может, и так... Но мы с тобой не пешки, Витовт. От нас очень многое зависит, и мы многое можем сделать. Столкновения с фашизмом не избежать. Это и есть «высшие интересы». Поэтому не лезь на рожон.— Тухачевский взмахнул зажатой в руке перчаткой.— И не поддавайся на провокации... Поедем?
Они повернули к выходу, вминая листву во влажный песок. Изредка похрустывали под ногой прошлогодние желуди, колючие орешки платана.
— В музей?
— Как-нибудь в другой раз.
Проскочив перекресток, где замерли перед светофором два встречных потока красных автобусов и черных кебов, машина вырвалась на Гросно-плейс и понеслась по Воксхолл-бридж роад. Показалась бурая Темза, суда на приколе. На набережной свернули на Майлбэнк и, миновав парламент, влились в поток, продвигавшийся к мосту Ватерлоо.
Тухачевский воспринимал великий город как разорванную партитуру. Обрывками завораживающей мелодии летели навстречу колоннады и купола. Жизнеутверждающим трагизмом звучала воздушная готика. Гениальный порядок в хаосе небытия. Шостакович! Это его музыка звучала в ушах. Милый Дим Димыч, это он стоял и стоял перед глазами.
«Правда» со статьей об опере «Леди Макбет Мценского уезда» добралась до Лондона только вчера. Глянув на заголовок — «Сумбур вместо музыки», Тухачевский ощутил резкий прилив крови к вискам. Не сразу удалось сосредоточиться, дочитать до конца. За огульными обвинениями и бранью угадывалась недвусмысленная угроза. Критике подвергался не только композитор, создавший себе на беду гениальное творение. Раздраженный выпад насчет «наиболее отрицательных черт «мейерхольдовщины» обнаруживал куда более далекий прицел. Ради того, чтобы лишний раз заклеймить левое искусство (в газете упоминалось «левацкое»), не стоило городить огород. Трудно было отделаться от мысли, что опера явилась лишь поводом для очередного нагнетания страстей. Крушение воинского эшелона, падеж скота, клеветнический роман, хозяйственное дело — не в отдельной личности суть и не в событии как таковом. Жертвой пропагандистской кампании с одинаковым успехом мог стать и прославленный музыкант, и безвестный доселе расточник коленчатых валов.
Статья была без подписи, следовательно, имела директивный характер. Молнию низверг Олимп. Оставалось гадать, куда именно направлен главный удар.
Литвинов выразил опасение по поводу Мейерхольда. «Пятая годовщина РККА,— бесстрастно и коротко напомнил Максим Максимович,— премьера спектакля «Земля дыбом». Не помните?.. «Троцкому работу свою посвящает Всеволод Мейерхольд». Тогда такое считалось в порядке вещей, но нынче... Не знаю».
Михаилу Николаевичу оставалось лишь подивиться сложным узлам, которые завязывала жизнь. Ничто не проходило бесследно. То, что даже мимолетная, а то и вовсе случайная близость к Троцкому могла обернуться крупными неприятностями, в общем было понятно. По крайней мере поддавалось объяснению. Но когда брошенная с широким замахом сеть накрывала «й чистых, и нечистых» и все они превращались в одинаково виновных, трезвый разум отказывал.
— Через Стренд на Пиккадилли? — Путна отвлек маршала от изнурительного бега по замкнутой траектории.— Колонна Нельсона, Национальная галерея...
— Давай-ка лучше до дому, Витовт Казимирович. Могут быть телеграммы...
— Завтра Иван Михайлович дает завтрак. Военный министр Даф-Купер уже прислал визитку. И вообще день забит до отказа.
— Ну и замечательно. Я почти уверен, что англичане примут приглашение, а уж Якир не подкачает. У него есть на что посмотреть.
— Скрипочки, значит, побоку?
— Попробуем послезавтра, если ничего не случится.
— «Что день грядущий мне готовит?..» — невесело пропел Путна и расстегнул пальто.— Душновато, не находишь?.. Я почему Пильняка вспомнил... Ты читал его «Красное дерево»?..
— «Красное дерево»?.. Что-то такое припоминаю. По-моему, именно за это и прорабатывали?
— Дело знакомое. Пророков всегда побивали каменьями. А он определенно пророк. «Всех ленинцев и всех троцкистов прогонят»... Попробуй кто скажи такое... А он посмел.
«По слову его»,— пронеслось в голове Витовта Казимировича. С запоздалым сожалением он подумал о том, что у Тухачевского, который не только никогда не примыкал к оппозиции, но и не раз схлестывался с самим Троцким, тоже нет охранной грамоты.
— Не помню подобного «предсказания»... Это когда было? В двадцать девятом?
— Двадцать восьмом... Я книжку в Берлине купил.
— Не имеет значения. Судьба троцкизма решилась окончательно и бесповоротно еще в двадцать седьмом. Тебе ли не знать? — Тухачевский дал понять, что не желает продолжения разговора.