Шрифт:
«Каждому свое». Старый девиз прусского ордена Черного Орла незримо витал и над бывшим Королевским театром. Проверка документов следовала на каждом шагу. Режимный порядок включал в себя неукоснительную регламентацию.
За полчаса до начала действа театральный зал заполнили депутаты и гости. Видные промышленники, чиновники министерств и партийные функционеры заняли кресла в партере. Правое крыло первого яруса заполнили генералы и адмиралы. Все явились в парадной форме и при полных регалиях. Депутаты в подавляющем большинстве тоже были в мундирах различных ведомств. Преобладали коричневые рубашки штурмовиков и черные с серебром френчи эсэсовцев. С выборами было покончено. Нынешние законодатели империи назначались приказом фюрера и получали жалованье из партийной кассы.
Дипломатический корпус расположился в ложах бельэтажа. В верхние ярусы пропускали по гостевым билетам. Там же находилась и иностранная пресса. Почти все места, отведенные дипломатам, были заняты. Отсутствие послов Франции, Англии, Советского Союза и Польши сразу бросалось в глаза. Чехословацкий посланник Войтех Мастный, однако, на обструкцию не решился.
На сцене, где распластала длинные крылья птица с крючковатым крестом, возвышались правительственные скамьи.
Предгрозовое затишье пронзил визгливый возглас: «Фюрер!» Из оркестровой ямы грянул марш. Грохот откидных сидений и стук каблуков слились с барабанным боем. Рейхстаг приветствовал Гитлера громом Вотана. Под рев троекратного «хайль!» сопровождаемый Гессом и Герингом, он пересек сцену; повернувшись к залу, вскинул руку к плечу. На нем были сапоги, подпоясанную солдатским ремнем блузу штурмовика скромно украшал «Железный крест».
Когда зал несколько приутих, фюрер, раскланиваясь и пожимая руки, деликатно опустился на крайнее место в первом ряду.
Тучный Геринг молодцевато взбежал на самый верх и плюхнулся в тронное кресло.
Справа от фюрера сидел президент национал-социалистской ассоциации правоведов Франк, за ним — Нейрат, министр юстиции Гюртнер и Геббельс. Стиснув виски, министр пропаганды вчитывался в речь фюрера. Шахт и прочие члены кабинета расположились в следующем ряду, а у подножья трибуны изготовились к записи стенографистки и референты во главе с Дитрихом. Перед ним тоже лежала машинописная копия речи. В его задачу входило следить за возможными изменениями. Ни одно слово, ни единая пауза не должны были пропасть втуне.
Из зала жадно следили за малейшими перипетиями пантомимы. Взгляды, кивки, движения губ — все вызывало жгучий интерес. Словно приоткрывались таинственные покровы, и можно было что-то угадать, вычислить, прочитать по лицу. Завораживало ощущение приобщенности к непостижимой магии власти.
Угадав момент кульминации, Геринг спустился с Олимпа и открыл внеочередное заседание рейхстага.
— Мой фюрер! Я приветствую вас в этих священных стенах от имени германского народа! — провозгласил он, вызвав новый прилив восторга.
Речь началась сравнительно спокойно. Поправив галстук, заколотый партийным значком, Гитлер скучающим тоном повторил уже известный всем меморандум. Несмотря на хорошую акустику, его скрежещущий голос то возвышался, то падал до едва различимого шепота. Все развивалось по отработанному сценарию. Гортанный скрежет постепенно усилился, окреп, движения обрели порывистость. Бурно жестикулируя правой рукой, оратор принялся загибать пальцы. Их явно не хватало для подсчета чужих прегрешений и собственных обид. Пришлось пустить в дело другую руку. Теперь он хватался за голову, горестно раскачиваясь на трибуне, словно на палубе тонущего корабля. Судорожно сжав кулаки, метал угрозы, пока неопределенные.
Первые упоминания западных демократий, еврейства и международного коммунизма высекли искры праведного негодования. Срываясь на крик и впадая в неистовство, фюрер буквально гипнотизировал замерших слушателей. Казалось, между ним и аудиторией натянуты токопроводные жилы. Посылая будирующий сигнал, он как бы заранее предугадывал отклик. Резкие переходы вызывали внезапный хаос, приостановку дыхания, когда обескровленный мозг, не понимая слов, дрожит от заряда ненависти. В нужный момент, как на арене с хищниками, изготовившимися к прыжку, следовал громкий хлопок бича. Враг назван по имени, эпохальные задачи определены. Лозунг, ставший неотъемлемой субстанцией естества, воспринимался как откровение. Перекрывая шквал оваций, оратор давал полный выход эмоциям. Он гримасничал, буйствовал, топал, сотрясая микрофоны, и брызгал слюной. Словно шаман или медиум, которым завладели злобные духи. Казалось, вот-вот начнется припадок падучей с пеной и закатыванием глаз.
Артистически дирижируя настроением публики, Гитлер пускал в ход тщательно отработанные приемы. Даже импровизируя, не терял над собой контроля. Он увлекался, упоенно фантазировал, искренне наслаждаясь вдохновенной игрой, но не отступал от партитуры. Выдав незапланированный пассаж, он наклонялся к референтскому столику и давал указания насчет стенограммы. Справившись по тексту, Дитрих тут же вносил соответствующую поправку. Иностранные корреспонденты понимающе ухмылялись, дипломаты сидели с каменными лицами.
Маскируя вынужденные перерывы глотком воды, фюрер отбрасывал упавшую на лоб косую челку. Иногда он улыбался, приводя курьезное, по его мнению, высказывание зарубежной печати. Оскал разгоряченного, издерганного гримасой лица выглядел жутковато.
Угрозы в адрес Москвы прозвучали в один из таких моментов «просветления». Выбрасывая обвинение за обвинением, рейхсканцлер долго не мог остановиться, наверное, и сам не знал, как закончить длинный период, где концы никак не вязались с началом. Возможно, поэтому его обличения приобретали все более грубый характер.