Шрифт:
«Возможно, следовательно, не исключено»,— гвоздило в мозгу. Поэтому увязка плодов «чистого разума» (кажется, что-то из философии) с реальной действительностью заботила меньше всего: на это есть следователи. Не люди, как таковые, подлежали обезвреживанию, но сама Возможность. В том и коренился великий профилактический смысл. Имена же могли взаимозаменяться, как болты и гайки, не нарушая общего вида и прочности конструкции.
Сличая возвращенные от Сталина списки со своей копией, Ежов переносил в нее все, без исключения, пометки: крестики, галочки и утверждавшие категорию цифирки. Почти всякий раз хозяин добавлял новые фамилии или, руководствуясь ему одному ведомыми соображениями, кого-то вычеркивал напрочь. До поры до времени, а может, и навсегда (никаких объяснений не давалось) эти лица были неприкосновенны, фигурируя лишь в показаниях подследственных.
Николай Иванович устремлял свои стрелки не только в указанном вождем направлении, но и в том самом порядке, что составился из беседы. Коли был записан в блокноте под номером один Тухачевский, то с этого и начинал, переходя далее к пункту второму — командировкам в Германию. При такой методе неизбежно приходилось вновь возвращаться к Тухачевскому (с двадцать пятого по тридцать второй год был несколько раз), но это лишь проясняло общую картину.
«Параллели» устанавливались как бы сами собой, заполняя все пространство листа.
Жены командарма первого ранга Якира и комкора Ильи Ивановича Гарькавого тоже сестрички, а дочери командарма первого ранга Уборевича и начальника ПУРа Гамарника — сестры молочные — обеих выкормила Нина Владимировна Уборевич, вторая жена.
Любые совпадения брались Ежовым на заметку: Путна и Примаков вместе учились и закончили в двадцать третьем году академические курсы комсостава РККА, Тухачевский и комкор Фельдман вместе сидели в тюрьме во время мятежа Муравьева. Не в совпадениях интерес, но в дружеских связях, которые идут исстари. Дружба предполагает единомыслие, а возможно, и укрывательство, если к тому есть причина.
Тухачевский дружит с Путной с самого детства. Вместе учились (александровцы), служили в старой армии (семеновцы), воевали на гражданской, подавляли Кронштадтский мятеж — всегда рядом, плечом к плечу.
Уборевич тоже из подпоручиков — константиновец, а Примаков, кстати, полный георгиевский кавалер, был у него комбригом в Четырнадцатой армии — опять далеко идущая «параллель». И у маршала Буденного — четыре Егория. Да и в связи с Германией имеется какая- то шероховатость... Тут, где ни копни, обнаруживаются знакомые лица. Смирнов, например, Иван Никитич — заядлый троцкист, которого готовят к процессу,— был членом РВС в Пятой армии Тухачевского. Кто только не прошел через эту Пятую! Всю РККА можно — и нужно, наверное — перешерстить. И с Кавказского фронта тянутся нити, в органы в том числе. Тухачевский, Гусев, Трифонов — все это еще предстоит прояснить. И товарищ Орджоникидзе Григорий Константинович выплывает то здесь, то там, хоть и вычеркнул его Сталин из первого же протокола. Когда одна и та же фамилия возникает все в той же связи повторно, а то и трижды, есть над чем поломать голову. Ленинградский округ, к примеру, при Тухачевском: член РВС Славин, помощник командующего Федько, начштаба Фельдман. Опять, значит, Фельдман!
Люшков, молодчага, указал всех родственников Путны, Примакова и Шмидта, всех друзей и даже друзей детей. На каком-то этапе, возможно, понадобится.
Если дружат отцы, то дружат и сыновья — это нормально, это в порядке вещей. Света Тухачевская, Владимир Уборевич, Виктория Гамарник, Слава Фельдман, Петя Якир, Володя Апанасенко — одна, как говорится, шайка-лейка. Интересно, о чем говорят между собой, какие книжки читают...
Помимо наблюдательного досье материалы на Тухачевского были и в парткомиссии КПК. Ежов не первый раз брал в руки этот грубого, занозистого картона скоросшиватель с четырехзначным номером, выведенным фиолетовыми чернилами с золотистым налетом времен. В самом начале оборотной стороной, содержащей пункты порядка хранения секретных постановлений ЦКК РКП(б), была подшита следующая записка:
Парткомиссия ЦКК просит Вас срочно прислать ей все имеющиеся у вас материалы на тов. Тухачевского.
Помзавбюро.
«Склянский»,— дополнил свою схему Ежов.
Далее следовал вызов, адресованный уже самому Тухачевскому:
ЦКК просит вас прибыть к члену ЦКК тов. Сахаровой 24 октября к 12 часам дня по адресу: Ильинка, 21, 3-й этаж, комната 31.
И тут же резолюция: «По распоряжению т. Сахаровой дело сдать в архив по заслушанию личных объяснений Тухачевского».
«Сахарова»,— добавилась новая пометка.
А вот и сам материал:
Служебная записка заместителя полномочного представителя ГПУ по Западному краю. 2 сентября 1923 г.
Ежов хорошо помнил это безграмотное письмо, адресованное лично Ягоде:
«Глубокоуважаемый Генрих Григорьевич!..»
Безграмотное не только по форме (это еще полбеды), но и по существу, потому что серьезные политические обвинения были так густо перемешаны с бытовыми, что прямо-таки тонули в гуще никому не интересных подробностей. Те еще кадры выпестовал Генрих Григорьевич!
«Ходит масса анекдотов о его подвигах на пьяном и женском фронтах,— писал замполномочного представителя.— Его помимо воли могут склонить к шпионажу. У нас есть сведения, что в Польше интересуются его романами...»
Кто именно интересуется, какие сведения — об этом ни слова. Зато пахучий букет красивой жизни: «систематическое пьянство», «связь с разного рода женщинами не нашего класса», «секретные документы в комнате стенографистки-полюбовницы» и остальное в том же духе. Зависть к красавцу командующему так и брызжет: «каждый месяц возит семью в броневом вагоне спецназначения», «прилетал на аэроплане к себе в имение».