Шрифт:
— И с такими настроениями ты собираешься возвратиться в Союз?
— Можешь иронизировать, сколько душе угодно. Возможно, я делаю глупость, хотя окончательно еще ничего не решено... Но не обо мне речь.
— Собственно, чего ты хочешь? — Николаевский сосредоточил взгляд на коричневой пуговице — Вадим был в распахнутом легком пальто,— что висела на одной нитке, нервно вздрагивая в такт переступавшим ногам.
— Всего лишь помочь. Разве непонятно?.. Помочь советом.
— Кому именно? Мне?
— Всем, Боря. Николаю Ивановичу, которого до безумия жалко, немецким изгнанникам и не в последнюю очередь тебе. Извини, конечно, но это искренне... Бухарину очень непросто живется. Да ты и сам знаешь, что он не в фаворе. Как говорится, не до жиру... Весьма вероятно, что это его последняя поездка, последняя возможность, так сказать... выразить себя. Понимаешь?
— Какое это может иметь значение, если, как ты говоришь, он ничего не решает? — раз уж разговор все равно завязался, Николаевский решил прояснить обстановку.
Он и сам начал догадываться, что члены так называемой комиссии всего-навсего марионетки в руках усатого кукловода. В ситуации, сложившейся вокруг Бухарина, его «школки», как привыкли изъясняться кремлевские функционеры, «правых» вообще не возникало особых неясностей. В редакции «Социалистического вестника» пристально следили за положением в СССР и разбирались в его перипетиях получше иных наркомов, сгоравших, как мотыльки, в лихорадке ночных бдений. Короче, слова и прозрачные намеки Кондратьева, чем бы он ни руководствовался, содержали немало верного.
— Наверное, никакого, ты прав,— промедлил с ответом Кондратьев.— Но чем ты рискуешь? Попробуй поговори... Вдруг и о Володе что-нибудь узнаешь.
Если это был заранее спланированный удар, то лицо Вадима вырисовывалось с полной определенностью. Брат Бориса Ивановича жил в Москве и приходился свояком Алексею Ивановичу Рыкову.
— Спасибо за совет, я подумаю,— Николаевский повернулся на каблуках, ощущая сосущее жжение где- то под ложечкой.
Подумать определенно имело смысл. Хотя бы для полноты картины. Правда, один раз Николай Иванович уже отказался вести беседу в отсутствие коллег, но сейчас, кажется, особый случай: близок финал.
Улучить подходящий момент оказалось не так просто. То отсутствовал сам Бухарин, то мешали его спутники. Особенно Адоратский, который, казалось, безвылазно окопался у себя в номере. Портье, наверное, устал от бесконечных звонков.
Но рано или поздно терпение вознаграждается. Приехав в «Лютецию» на такси, Николаевский нутром почувствовал, что в поведении Бухарина произошли отрадные перемены. Николай Иванович хоть и попробовал уклониться, но без достаточной твердости, не то что в тот раз.
— Досадно, что не предупредили заранее,— попенял он, томясь неудобством.— Без председателя комиссии я не уполномочен обсуждать условия.
— И не нужно. Цена, надеюсь, согласована с Иосифом Виссарионовичем?.. Если мы окончательно договоримся, то за оформлением дело не станет. Подпишем, когда все будут на месте.
— Как можно договориться, если пока все на той же точке? Я тут бессилен, поверьте.
— Значит, он стоит на своем,— губы Николаевского дрогнули в уничижительной улыбке.— Дешево же вы цените марксово наследство.
— Дешево? — Бухарин преодолел минутную неловкость.— Кто продает архив: мы или вы? Будь моя воля, я бы не отдал его ни за какие миллионы.
— Вам хорошо известно, чем вызвана эта печальная необходимость.
— Разве нельзя надежно спрятать? — вовсе того не желая, Бухарин все глубже втягивался в бессмысленную полемику.
— Не подскажете, где, Николай Иванович?
— Хотя бы в Америке! Гитлер туда не дотянется.
— Как вы легко все решаете! За Америку, за наших немецких товарищей, даже за Гитлера... Вы проехались по Унтер ден Линден в посольской машине, а я там был нелегально. И не единожды, потому что перевезти через границу такой груз за один присест не под силу даже контрабандистам.
Бухарин отвел глаза. Он не знал, что Николаевский непосредственно участвовал в операции. А с виду не скажешь: типичный кабинетный историк... И все Коба с его феноменальным упрямством! Лишь бы настоять на своем, согнуть, раздавить в прах. Из-за чего ломать копья? Срам да и только.