«Вчера ранним вечером изрешеченное пулями тело Джулии Вулф, тридцатидвухлетней секретарши известного изобретателя Клайда Уайнанта, было найдено в квартире покойной по адресу: Пятьдесят четвертая улица, 411. Тело обнаружила миссис Кристиан Йоргенсен, бывшая жена изобретателя, которая пришла в указанную квартиру с Целью узнать нынешний адрес разведенного с нею мужа. Миссис Йоргенсен, вернувшаяся в понедельник из Европы, где она провела последние шесть лет, сообщила полиции, что, позвонив у двери покойной, она услышала слабый стон, о чем известила мальчика-лифтера Мервина Холли, который вызвал домоуправляющего Уолтера Мини. Когда они вошли в квартиру, мисс Вулф лежала в спальне, на полу, раненая в грудь четырьмя пулями тридцать второго калибра. Не приходя в сознание, она скончалась до прибытия полиции и медицинской помощи.

Герберт Маколэй, адвокат Уайнанта, сообщил полиции, что не видел изобретателя с октября месяца. По его словам, накануне Уайнант позвонил ему по телефону и назначил встречу, на которую, однако, не явился; в то же время адвокат заявил, что не имеет никаких сведений о местонахождении своего клиента. В течение последних восьми лет, отметил Маколэй, мисс Вулф работала на изобретателя. Адвокат сказал, что не имеет информации о личной жизни и семье покойной и не в состоянии пролить свет на загадку ее убийства.

Пулевые ранения не могли быть нанесены самой жертвой, сообщил нам…».

Дальше следовало стандартное полицейское заявление для печати.

— Думаешь, ее убил он? — спросила Нора, когда я вновь отложил газету.

— Кто, Уайнант? Я бы не удивился. Он же совсем чокнутый.

— Ты знал ее?

— Да. Как насчет капельки чего-нибудь крепкого, чтобы убить меланхолию?

— Что она собой представляла?

— Довольно многое, — сказал я. — Недурна собою, весьма разумна и весьма выдержанна — а все эти качества были просто необходимы, чтобы ужиться с таким типом, как он.

— Она с ним жила?

— Да. Прошу тебя, мне бы хотелось чего-нибудь выпить. То есть, так обстояло дело, когда я знавал их.

— Почему бы тебе сначала не позавтракать? Она любила его, или речь шла только о деловых отношениях?

— Я не знаю. Еще слишком рано для завтрака.

Когда Нора, выходя, открыла дверь, в комнату вбежала собака, вскочила передними лапами на постель и уткнулась мордой мне в лицо. Я погладил ее по голове и попытался припомнить то, что Уайнант однажды сказал мне о женщинах и собаках (что-то совсем не связанное с поговоркой о женщине, спаниеле и каштановом дереве). Я никак не мог вспомнить, о чем именно шла речь, однако мне казалось, что постараться припомнить его слова было зачем-то надо.

Нора вернулась с двумя стаканами в руках и вопросом на устах:

— А как он выглядит?

— Высокий — более шести футов — и, наверное, самый худой из всех, кого я видел. Сейчас ему, должно быть, около пятидесяти; когда я его знал, он был почти совсем седой. Прическа, которую не мешало бы подровнять, криво остриженные пятнистые усы, постоянно обкусанные ногти. — Я оттолкнул собаку и потянулся за стаканом.

— Звучит прелестно. Чем вы с ним занимались?

— Парень, который на него работал, обвинил Уайнанта в том, что тот будто бы украл у него то ли какую-то идею, то ли изобретение. Его звали Розуотер. Он пытался припугнуть Уайнанта, угрожая застрелить его самого, взорвать дом, похитить детей, перерезать горло жене — и бог знает что еще — если тот не признается в содеянном. Мы так его и не поймали — наверное, спугнули, и он исчез. Как бы то ни было, угрозы прекратились, и ничего страшного не случилось.

Нора отвлеклась от виски и спросила:

— А Уайнант действительно украл это изобретение?

— Ай-яй-яй, — сказал я. — Сегодня как-никак Рождество: постарайся же думать о ближних только хорошее.

В тот день я вывел Асту на прогулку, объяснил двум прохожим, что она — шнауцер, а вовсе не помесь шотландской овчарки с ирландским терьером, заглянул в бар к Джиму на пару коктейлей, встретил на улице Ларри Краули и привел его с собой в «Нормандию». Нора разливала коктейли для Куиннов, Марго Иннес, незнакомого мужчины, чье имя я не уловил, и Дороти Уайнант.

Дороти сказала, что хочет со мной поговорить, и мы перешли со своими коктейлями в спальню.

Она сразу же приступила к делу.

— Ник, вы думаете, это отец убил ее?

— Нет, — сказал я. — Почему я должен так думать?

— Ну, полиция же… Послушайте, она была его любовницей, да?

— Когда я знал их, — согласно кивнул я.

Глядя на свой стакан, она сказала:

— Он мой отец. Я никогда его не любила. Я никогда любила маму. — Она посмотрела на меня. — Я не люблю Гилберта. — Гилберт был ее братом.

— Пусть это тебя не беспокоит. Многие не любят своих родственников.

— А вы их любите?

— Моих родственников?

— Моих. — Она бросила на меня нахмуренный взгляд. — И перестаньте разговаривать со мной так, будто мне все еще двенадцать.

— Дело не в этом, — объяснил я. — Просто я пьян.

— Правда?

Я покачал головой.

— Что касается тебя, то здесь все в порядке — ты просто была испорченным ребенком. Без остальных же я бы вполне обошелся.

— Что же с нами не так? — спросила она, причем не с тем выражением, с каким выдвигают аргумент в споре, а так, будто действительно хотела это знать.