Начал работать, двое меня пасут, двое в дверях на атасе, косяка давят. Шнифер хоть и здоровый, а замок там простой, без шифра. Те, которые с шифром, на слух нужно работать, а тут из пушек хреначат так, что шнифер прыгает. Короче, ковыряю я медведя с час, маслины в окна залетают, об стены цокают, стремно. Тут еще дым повалил, зенки выедает. Ташкент в натуре. Один говорит: хана нам всем, или поджаримся, или эти с улицы замочат, или свои же засекут, давай гранатой взломить попробуем. А главный ему: я тебя самого гранатой, там груз внутри непростой, обращения нежного требует.

Тут-то я медведя и вспорол. Как глянул, так понял, что кранты мне. Потому как он весь был капустой нашинкованный, да не простой, а зеленой. Там бабки столбом стояли. И котлетами, и кирпичами целыми, в пакетах запаянные. Эти посмотрели и давай щериться: ну ты силен, бродяга! Не обманули нас, и насчет тебя, да и насчет башлей этих. Все в цвет сошлось.

Сидорок здоровый мне кинули, мол, собирай, пора когти рвать. Я начал бабки засовывать, меньше половины влезло, второй курдюк дают, тоже осталось. Начал тогда в сидор ныкать, где инструмент был. Вот когда последний хруст забросил, тут меня сзади и припечатало! Будто дрыном по спине вломили. Ни вздохнуть, ни пернуть. А потом как по кумполу шваркнет, я и вырубился.

Очухался, встать не могу, ползти — и то не могу. Только и сумел, что ксиву свою сжевать. Думал, сам загнусь, но лишь бы на бабу мою не вышли, семью не трогали. Сжевал и снова отключился. А к вечеру подобрали меня.

Но я вот что тебе скажу, доктор. Те мусора, которые меня там потом подобрали и сюда доставили, они знали, куда шли. Знали, где шнифер с бабками. Их тоже кто-то навел, как и тех, что в меня шмальнули. Там уже темно было, горело все, а они точно на этот кабинет вышли. Значит, знали, куда ломиться. Значит, у них наколка была. Вот они и не дали мне загнуться, думали, я этих чертей, что с бабками сквозанули, сдам.

А они мне не кенты, не подельники, по всему видать, шестерки хозяйские. Куда подорвали, не знаю. Но сегодня мусор, полковник этот, прозвонился, что повязали их. С такими башлями ведь далеко не зароешься. Один хрен достанут. Теперь я им не нужен, уж больно бздят, как бы я весь расклад не дал. Бабки эти меж собой раздербанить собираются, к гадалке не ходи. И ждет меня тулуп деревянный. И зря ты сюда полез, доктор, падлой буду.

Это точно. Зря я сюда полез. Черт меня дернул. Мне не удастся помешать, когда его отсюда повезут в тюрьму. Хотя бы потому, что для перевода нет никаких противопоказаний. Он стабилен по всем параметрам, рана в порядке, даже ухо и то зажило. Вот что значит правильно подобранная терапия плюс Маринкина щедрость. Эх, если бы он затяжелел, тогда…

Что тогда? Ну, тогда перевод мог бы отложиться по медицинским показаниям, вот что тогда. А дальше? А дальше, получив несколько дней в свое распоряжение, я бы что-нибудь придумал. Интересно, а что бы такое сделать? Письмо Ельцину написать? К правозащитной общественности обратиться? Одно глупее другого. Не важно. Важно получить эти несколько дней. Но для этого нужно, чтобы пациент резко ухудшился и транспортировка стала бы рискованным делом.

Я брел по коридору второго этажа, мимо меня сновали больные, медсестры, а голова моя бешено работала. Как он может ухудшиться, чтобы его здесь оставить и ни у кого бы не возникло сомнений? Инфаркт? Инсульт? Все не то. Такое невозможно симулировать. Гипертонический криз? Точно, вколоть ему в вену норадреналин, и давление подскочит до двухсот пятидесяти. Ага, и у него в самом деле разовьется инсульт, потому что на таком давлении рванет сосуд. А скорее ливанет из перевязанной почечной ножки, и мы его потеряем в пять минут.

Вообще-то послеоперационное кровотечение — веский аргумент. Что еще? Еще если бы рана нагноилась, но она у него чистенькая, не землей же с газона ее натирать. А потом, времени нет. Еще сепсис. Но лучше тюрьма, чем сепсис. Еще инфекция. Какая-нибудь жуткая. Типа клостридий, сальмонелл, менингококка. Но тогда закроют оперблок, вообще корпус могут закрыть. И куча народа останется без помощи. А еще лучше — чума. И мы все умрем.

Хватит острить, думай! Как-то я моментально взял и отупел. Какие еще показатели должны измениться, чтобы больного оставили на месте? Лихорадка. Точно, вот в художественной литературе, когда у человека шпарит температура, его становится жалко даже тюремщикам. И если бы у Лени резко поднялась температура, этак — тридцать восемь и шесть, то…

Стоп!!! Температура! Резкий скачок! И все начнут ломать голову, по какой причине! И пока разберутся, я что-нибудь придумаю дельное, как его вытащить из этой ситуации. Сейчас, сейчас, брат Леня, я тебе устрою лихорадку. Настоящую. Уж прости!

На моем «Ориенте» было без семи девять. С минуту на минуту закончится конференция, и четыре десятка докторов шумной толпой заполнят коридоры. Нужно бежать в подвал, может, и успею.

Я оглянулся, юркнул в процедурный кабинет женского отделения, успел схватить там пару пластиковых шприцов и пилочку для ампул. А теперь в подвал. Я бросился вниз по лестнице, едва не наступив на нашу кошку Дашку, которая злобно мяукнула и шмыгнула куда-то в сторону. Вот, черт, чуть ноги не поломал!

Какой же у меня здесь бардак, в моем шкафчике. Так, это гентамицин, это ретарпен, ложка Фолькмана, запасной колпак, флакон метроджила, стекла для мазков, катетер Фолея… Быстрее! Еще один ретарпен, коробка новокаина… Ага! Вот! Пирогенал! Я засунул коробочку в карман и понесся вверх по лестнице.

Пирогенал остался мне от Артема. Артем был молодым парнем, выпускником Физтеха. Очень быстро поняв, что в новых наступивших временах нельзя ждать милостей от природы, а нужно быстро пользоваться ситуацией в своих личных целях, он со своим однокурсником организовал ломбард и беспроигрышную лотерею. В ломбард несли откровенно ворованные вещи за пять процентов стоимости, а в беспроигрышную лотерею нельзя было выиграть в принципе. На недавних голодных студентов в одночасье обрушился водопад денег.