Когда Жаки принес мою бутылку, они стали ощупывать ее, проверяя, мираж это или чудо. Все выпили, и оказалось, что лучшего клерета никто не пробовал. Бокалы мгновенно опустели, Леонид заказал еще три бутылки и стал рассказывать анекдоты. Он был неутомим.

— Когда Хрущев приехал в Нью-Йорк на сессию Генеральной Ассамблеи ООН, он предложил Кеннеди посостязаться в велосипедной гонке. У Кеннеди болела спина, но он все-таки победил. Газета «Правда» дала заголовок на первой полосе: «Советский триумф в Нью-Йорке: Хрущев — второй, Кеннеди — предпоследний».

Мы хохотали как безумные. Павел поперхнулся вином, и Грегориос начал хлопать его по спине.

— Знаете, что такое струнный квартет по-советски?

Все стали гадать, предлагая самые идиотские варианты.

— Симфонический оркестр, возвращающийся с гастролей на Западе!

Павел рухнул на колени. Он плакал от смеха, рычал и никак не мог остановиться.

— Прекрати, Леонид, ты его уморишь. — Вернер выплеснул в лицо Павлу графин воды.

Жаки принес счет. Широкий жест обошелся мне в двадцать два франка. Потом я не раз ставил друзьям выпивку, но этот первый раз остался самым веселым. Игорь обошел со шляпой присутствующих, собирая пожертвования на академическую шпагу. [164] Каждый старался опускать руку поглубже, так что никто не знал, кто сколько положил. Я на мгновение задумался и решил поделиться с Кесселем по-братски.

Я был уверен, что потерял отца, что он навечно удалился на недосягаемую для меня территорию. Мы теперь разговаривали только по телефону. Он не увидел фотографий, выставленных в витрине «Фоторамы», и даже не узнал о моих успехах. Как и мама. У нее не было времени. Однажды вечером я развесил фотографии на стенах своей комнаты — хорошие, неудачные, никакие. Я их не пересчитывал, но у меня ушло две коробки кнопок — четыреста штук изящных золотых кнопок. Получилась экспозиция на тему «Фонтан Медичи». Я снял фонтан со всех сторон, под всеми углами, с разных точек. Вышла несовершенная и приблизительная мозаика. А еще я прикнопил к стене сорок две фотографии Сесиль. Сесиль у себя дома, в кухне, на балконе. Сесиль с пылесосом. Сесиль бежит. Сесиль читает, сидя у фонтана. лучше всего она получилась именно на этих, сделанных исподтишка, портретах. Особенно мне нравилась фотография, на которой Сесиль сидит, обняв колени руками, ее волосы взъерошены, она смотрит куда-то вдаль, исподлобья. Совсем как кинозвезда. Кажется, будто она не хочет, чтобы ее видели. Я не отдал Саше ни одной фотографии Сесиль, хотя эта ему бы точно понравилась. Я не испытывал ни малейшего желания показывать ее, выставлять и уж тем более продавать. Никто никогда ее не увидит. Я был счастлив, что нашел этот снимок. Теперь мы можем снова часами быть вместе. Буду читать рядом с ней.

В субботу в полдень я сказал маме, что хочу ей кое-что показать. Она вошла, на мгновение застыла, онемев от возмущения, а потом взорвалась. заявила, что я изуродовал комнату, и приказала немедленно все снять. Я отказался. Мы сами не заметили, как разговор перешел на повышенные тона. Я заорал, что не желаю оставаться в этом доме, что она меня угнетает и я буду жить с отцом. Мама расхохоталась мне в лицо:

— Хотеть-то ты можешь, но вот в чем загвоздка: у твоего отца нет денег даже на билет до Парижа. Ты глубоко заблуждаешься, если думаешь, что он сможет тебя содержать. Пока живешь в этом доме, будешь делать то, что я говорю. Ты научишься подчиняться! Здесь командую я — нравится тебе это или нет. Немедленно сними эту гадость!

Я не шевельнулся, и мама начала срывать фотографии со стен. Я не хотел, чтобы она прикасалась к снимкам Сесиль, и закричал:

— Перестань, я сам!

Вернувшись после каникул из Бретани, я захандрил. Отправился к Саше, чтобы пригласить его в «Синематеку», он не смог — был завален работой, и я пошел один. Показывали индийский фильм, дублированный на английский. История старого разорившегося адвоката, решившего на последние деньги устроить для себя частный концерт. На выходе со мной произошел несчастный случай. Внезапный, непредсказуемый. Я был свято уверен, что ничего подобного со мной случиться не может, что ангел-хранитель защитит меня. Перелистывая книгу в поисках места, на котором остановился, я успел сделать всего несколько шагов по улице Ульм, и тут в меня кто-то врезался. Я рухнул как подкошенный, не понимая, что случилось. Боль была адская. Я ударился головой. Прошло несколько долгих мгновений, я встряхнулся, собрался с силами. И увидел ее. Она терла лоб под кудрявыми волосами, и вид у нее был совершенно потерянный. Мы напоминали двух путешественников, встретившихся на необитаемом острове. Она была в джинсах и теннисных тапочках и держала в руках «Утро магов», [165] а я — «Здравствуй, грусть!». [166] У меня не было никаких шансов.

У каждой любовной истории свой пролог. Наша началась, как немой фильм. Несколько минут мы смотрели друг на друга, пытаясь понять, что случилось. Вокруг, на уровне тротуара, гудел мир. Выходящие из «Синематеки» зрители перешагивали через нас. Испуг постепенно проходил, хотя сердца все еще бились слишком сильно. Было больно, но нам хотелось смеяться. В иной ситуации можно было воскликнуть: «Ну ты и болван!» — разнервничаться, начать ругаться, упрекать: «Смотрите, куда идете!» — совсем как в метро миллион раз на дню. Рядом остановились люди. Мы переглядывались, слышали обрывки фраз — они обсуждали роль музыки как конструктивного элемента в драматургии индийского кино. Одни авторитетно заявляли, что музыка должна служить фоном для изобразительного ряда, другие называли ее неотъемлемой частью любой картины. Мы расхохотались. Смех заменил визитные карточки.

— Что читаешь?

Я показал ей обложку.

— Интересная книга?

— Ничего.

— А мой отец называет ее образцом слащавой глупости.

— Смотрела «Набережную туманов» Карне?

— По телевизору.

— Там есть сцена, когда Габен приходит в портовый кабак и встречает там ясновидящего художника, его играет Ле Виган. [167] «Я помимо своей воли пишу тайную суть вещей. Для меня любой пловец — утопленник». Помнишь?

— Честно говоря, нет.

— Саган работает так же. Она вроде бы описывает мелкие события, светские пустячки. Если не вдумываться, этот роман покажется дамской штучкой. Все дело в том, что она тоже описывает скрытую от глаз сущность человеческих отношений. Все ее книги — настоящие любовные истории. Вообще-то, это не мой жанр, меня навела библиотекарша. Я всегда начинаю с первого романа писателя и читаю все по порядку.

— Забавно, я тоже. Кого ты уже прочел?

— У меня только-только закончился «греческий» период. Читал Казандзакиса. Все, что есть на французском… Потрясающий автор, но сложный. Вот и захотелось отвлечься чем-нибудь полегче. А ты что читаешь?