Из проходной в потоке рабочих вышла девушка, она спешила к трамвайной остановке. Девушка была среднего роста, скорее худощавая, чем полная, с лицом простым, открытым и очень добрым. Глубоко поставленные, большие и выразительные глаза посматривали на трамвайный вагон — он должен был вот-вот тронуться.

В лице девушки, во всем ее облике было что-то украинское. Это подчеркивали и светлые косы, уложенные венчиком вокруг головы, и покрой голубой кофточки с завязками у горла. Даже платок на голове лежал по-украински: два конца были подвязаны на затылке, два других просторно накрывали плечи.

Вагон тронулся, девушка ловко на ходу вспрыгнула на подножку. Несколько минут они ехала, повиснув на руках, потом ее заметили с площадки, и чей-то голос сказал:

— Да это же Рая Степанюк! А ну-ка, ребята, пропустите ее!

Голос звучал повелительно, облепившие подножку ремесленники, с любопытством осмотрев Раю, посторонились. Один из них в порыве усердия притиснув товарища так энергично, что тот невольно крякнул, вежливо приподнял кепку.

Рая, усмехнувшись, вошла в вагон.

— Сюда вставайте, товарищ Степанюк. Из окна ветерок, не так душно.

— Спасибо, не беспокойтесь. Я как-нибудь устроюсь, — пробормотала Рая.

Степанюк взглянула на человека, который позаботился о ней, и увидела незнакомого пожилого мужчину, с сединой в волосах, с густыми выцветшими бровями, из-под которых выглядывали живые, очень проницательные серые глаза. Он посматривал на Раю весело и добродушно. Рая старалась припомнить, не встречалась ли она где-нибудь с этим человеком, но ничего не припомнила; он был совершенно ей незнаком.

— Торопитесь? — спросил мужчина и улыбнулся.

— Тороплюсь, — призналась Рая. — К шести надо в радиостудию. Хочу забежать домой, переодеться. А потом — во Дворец культуры… Просто хоть разорвись! — Выступать?

— Да. Стахановская передача. А потом — репетиция…

— Да-да, трудновато приходится новаторам. Что делать? Кто лучше их сумеет пропагандировать свое дело? Ну, послушаем, послушаем! Желаю удачи! — сказал мужчина и стал двигаться к выходу.

Спустившись с подножки и проходя мимо открытого окна вагона, он еще раз кивнул головой стахановке:

— Не подкачайте, товарищ Степанюк! Ведь вы — с тракторного!

— Постараюсь, товарищ! — ответила ему Рая.

Он исчез в толпе у магазина.

«Вот ведь — знают!» — подумала Рая. Было и приятно от того, что ее уже узнают на улице, и в то же время какое-то неясное чувство тревожило, словно эти знаки внимания были незаслуженными. В самом деле — чем они так отличились, бригады Юдина и Степанюк? Работали честно, добросовестно, старались побольше выдавать деталей, обеспечивать суточный график сборки тракторов. Ну, понятно, кое в чем пришлось перестроиться, работать по-новому, кое-что придумать. Стоит ли это того внимания, которое им оказывают, той славы, — да, славы, которой их окружили? Как щедр наш советский народ! Рая даже вздохнула: не первый раз она задумывалась об этом и каждый раз взволнованно начинало биться сердце: сумеет ли она, простая работница, оправдать эту великую щедрость и доброту родного народа? Хватит ли у нее сил и способностей? Да, это были такие вопросы, на которые сама Рая не решалась ответить…

Дома, отмывая руки, она опять вспомнила незнакомца. Как он серьезно сказал: «Не подкачайте! Ведь вы — с тракторного!» Знал человек, чем всколыхнуть Раину душу! Да, она с тракторного и свою ответственность сознает. Ничего, Раиса Степанюк не подведет.

Но когда она представила себе невидимых людей, которые будут сегодня слушать ее рассказ — Раю охватила растерянность. Она бросилась к столу и перелистала рукопись своего выступления… Что же, как будто все правильно…

Мать позвала ее обедать, Рая нетерпеливо отмахнулась:

— Какой там обед! Мне ехать надо, мама!

— Куда это?

— В радиостудию, выступать…

— Опять? Да что это такое, чуть ли не каждый вечер…

— Надо, мама, надо.

— И не боязно тебе?

— Ни капли. Что бояться?

Мать несколько минут молча наблюдала, как собирается дочь.

— Интересно мне знать, кто только тебя будет слушать?

— Да вы же первая и послушаете…

— Нужно-то мне твое выступление! Подумаешь, невидаль! — недовольно проворчала мать. — Так, значит, обедать не будешь?