– Карлик, – Сажа всхлипнула, – он действительно хотел… Он… Я видела, я чувствовала. Он настоящий человек. Он такой же, как ты!

– Да, – согласился Карл. – Тридцать раз да. Именно! Он того же толка, что и я, и он не остановится ни перед чем, как и я не остановился бы на его месте. Он – мой враг. Наш враг, общий, запомни это. Поэтому я приказал его устранить.

– Что? – ахнула Сажа. – Как это «устранить»?

– Как обычно, – бросил Карл жёстко. – Надеюсь, его уже нет, а если есть, то проживёт он недолго. И тебе, дочка…

Сажа не дослушала. Вскочила и бросилась прочь.

Ежи Пильман, 25 лет, аналитик хармонтского филиала Международного Института Внеземных Культур

Привычку просматривать утренние газеты Ежи унаследовал от Валентина. В последние дни, однако, разнообразием поднятых тем ежедневники не радовали. «Героиновая война» – щерился жирным шрифтом заголовок передовицы в «Хармонтском вестнике». «Растёт количество жертв героиновой войны», «Обнаружен труп неизвестного», «Контрабандист застрелен полицией» – не отставали от «Вестника» «Время», «Новости» и «Предзонник».

В подоплёке неожиданно разразившейся бойни Ежи был не сведущ. Последствия, однако, наблюдал воочию. Полицейские облавы и стрельба стали вдруг в Хармонте делом повседневным. Горожане опасались теперь выходить на улицы, забастовали фабрики, закрылись коммерческие предприятия и ремонтные мастерские. После того как мэр ввёл комендантский час, жители стали спешно покидать город. Цены на недвижимость и аренду жилья в Рексополисе в считаные дни взлетели до небес.

Сплетни и слухи при этом ходили самые разные. Некоторые поговаривали, что затеял войну удравший заблаговременно в Рексополис финансист Карл Цмыг, не так давно ещё имевший наглость претендовать на пост хармонтского мэра. Другие сыпали проклятиями на голову бандита по прозвищу Стилет Панини. А наиболее благоразумные сходились во мнениях, что оба хороши.

Жизнь в Хармонте замерла, но институтская лаборатория ещё функционировала. Сотрудникам выдали спецпропуска, и Ежи оказался в привилегированном положении: он, один из немногих, мог свободно перемещаться по городу.

В разгар военных действий между сеятелями конопли и жнецами опиумного мака тихо угасла в инвалидном кресле старая Дороти. Ежи схоронил её на Новом кладбище и замкнулся в себе – после смерти Антона у него не осталось друзей, а теперь не осталось и близких. Серебристая паутина снилась Ежи по ночам, изгалялась над ним, душила его, опутывала. Двадцать лет назад такая же или подобная стала причиной смерти русского учёного Кирилла Панова, в честь которого назвали центральную площадь в Хармонте. Ежи клял себя за то, что не сумел вспомнить это тогда, в Зоне, стоя рядом с Антоном у подножия мусорной кучи.

В лаборатории Ежи теперь дневал, а иногда и ночевал. «Объект 132-С», в просторечье именуемый «рачьим глазом», подвергся интенсивным исследованиям. Принесли эти исследования нулевой результат, если не считать того, что, будучи помещён в ладонь любого сотрудника лаборатории, а также любого постороннего лица, «глаз» с минутной задержкой начинал пульсировать и испускать красные концентрические круги. В ладони Ежи, однако, он оставался матово-белым, а пульсация, едва начавшись, затухала. Функциональность «объекта 132-С» установить не удалось, дифференциацию цветовой реакции в зависимости от носителя Ежи добавил к длинному ряду загадок, относящихся к предметам внеземной культуры невыясненного назначения.

Мелисса Нунан позвонила в один из вечеров, когда Ежи ещё не решил, отправиться ли домой или посидеть подольше над диссертационной работой. Со дня похорон они не виделись, хотя Ежи не раз гадал, что покойный Антон имел в виду, когда сказал «что-то в ней не то, а что именно, пока не пойму».

Однажды Ежи прочитал написанную Мелиссой статью для «Хармонтского вестника». Содержала статья короткое авторское предисловие и интервью с анонимным кольцевым плантатором, иначе говоря, героинщиком. Первая часть интервью посвящалась связанным с нелёгкой профессией опасностям, перечислялись гробанувшиеся на кольце сомнительные личности и не менее сомнительные, угодившие в тюрьму. Во второй части интервьюируемый выразил надежду, что копов и армейских долдонов когда-нибудь всех перережут, и вот тогда порядочные люди заживут как следует, и бабы будут дармовые, а выпивку станут отпускать в долг. Статья на Ежи впечатления не произвела, загадкой оставалось разве что, как доблестный работник кольца согласился Мелиссе Нунан это интервью дать.

– Ежи, – сказала Мелисса в трубку, – вы сейчас что делаете?

– Вкалываю, – не стал скрывать Ежи. – А вы?

– Вот прямо сейчас? Вам завидую, – вздохнула трубка Мелиссиным голосом. – А вообще маюсь. Чёрт знает что творится в этом городе, и из номера на улицу не выйти.

– Почему из номера? – поначалу не сообразил Ежи. – Ах да, вы же живёте в гостинице. Хотите, отвезу вас куда-нибудь? У меня пропуск.

В одном из не закрывшихся на свой страх и риск заведений, почти пустом, с дёргающимся от каждого шороха унылым субъектом за барной стойкой, они просидели до полуночи. Мелисса залпом опрокидывала в себя стопки водки и занюхивала сжатым кулачком. Она сказала, что этой привычке её научил Антон. Ежи почти не пил и лишь удивлялся, что его спутница не пьянеет.

Болтали обо всём на свете и ни о чём. Потом перешли на посещение, на пришельцев, на то, какие они в общем-то гады, потому что не удосужились даже представиться, зато наворотили на Земле такого, что на целую галактику хватит, а то и на две. Ежи рассказывал о Валентине, растолковывал, целясь в стену из воображаемого револьвера, сущность «радианта Пильмана», азартно перечислял гипотезы, сомневался, доказывал, опровергал. Он не заметил, как перешли на «ты», впервые за последние дни он, наконец, расслабился, чувствовал себя раскованным, улыбался Мелиссиным шуткам и острил сам, а спохватился, лишь когда унылый субъект вылез из-за барной стойки и, озираясь, будто ждал налёта, сообщил, что заведение закрывается.