— А ты бросил туда крону?

— Бросил. И действительно, потом не раз приезжал в Рим. Италия, особенно Рим, — словно магнит, они обладают какой-то удивительной притягательной силой.

— Почему?

— Влекут солнце и запахи рыбы и фруктов. Влекут кабачки с террасами, увитыми виноградом. Рестораны, где можно получить спагетти, сыр и темное вино. Аромат базаров, садов и лимонов. Аромат виноградников. Аромат пищи, приготовленной на оливковом масле. Аромат овощей. Аромат даров моря. Все это — аромат жизни. Его тщетно пытается вытеснить запах мрака — запах ладана и церковных свечей. Это Италия, которую можно обонять. Италия благоухающая.

Привлекают люди, никогда не унывающие, деятельные. Всегда возбужденные и без конца говорящие. Всегда влюбленные. Бедные. Иногда страшно бедные — в лохмотьях и грязи, — но горячо любящие жизнь. Они наполняют город веселым гомоном, сутолокой и толчеей. Они живут жизнью насыщенной и шумной. В Сицилии, в Неаполе, в Риме, во Флоренции, в Генуе. Они повсюду. Взрослые и дети. Это Италия, которую можно услышать. Италия звучащая. Путешествуя по этой густонаселенной стране, утрачиваешь представление о времени и не знаешь иногда, в какой эпохе живешь, потому что здесь века тесно переплетаются.

— Как это, папа?

— Приведу тебе пример. Однажды мы с Владимиром Познером отправились из Флоренции на автомобильную прогулку. Мы ехали кудрявым оливковым краем, полным очарования, аромата и цветов. Через старинные ворота попадали в строгие готические города с неестественно наклоненными четырехугольными башнями, слушали цикад за городскими стенами, уличный шум — внутри города. В это время в стране происходили выборы в городские управления. В средневековом городе Сан-Джиминиано коммунисты получили большинство. Это было сразу видно по поведению толпы на площади. В Италии вся жизнь проходит на улице — и классовая борьба, и любовь, и переживания спортивных болельщиков… Любимцы итальянского народа — певцы и велосипедисты. Подростки-спортсмены писали мелом на всех стенах: «Eviva Coppi! Eviva Bartolo!». Это имена фаворитов соревнований. Когда выходишь на площадь, заполненную народом, кажется, будто ты вошел в помещение, где собралась одна большая семья. Мы с трудом пробрались сквозь уличную сутолоку и в Сиену попали только к вечеру.

— Сиена — это такая краска, коричневая.

— И город тоже. Как открытый веер, раскинулась Сиена на террасах гор. Нам казалось, что мы проезжаем по волшебной стране, что попали на страницы сказок. Улицы предместья были совершенно безлюдны. Нигде ни души, зато в центре мы обгоняли процессии горожан с зонтиками, шествовавших с женами и детьми. Казалось, что все они отправляются на какую-то веселую войну. Все шли в одном направлении: к площади Piazza del Campo. Чем ближе к закрытой со всех сторон, похожей на раковину площади, тем больше толчея и давка. Лишь сквозь просветы улиц нам удавалось взглянуть на площадь, посыпанную мягким желтовато-коричневым песком. Башня ратуши напоминала о непрерывных войнах средневековья. В этот день здесь, по-видимому, происходило нечто совершенно необычное. Крыши домов вокруг площади были полны людей. Стены и углы домов, уличные тумбы тщательно прикрыты соломенными тюфяками. Шторы в магазинах и кафе опущены и витрины заложены чем-нибудь мягким. Создавалось впечатление, что владельцы магазинов, метрдотели и официанты кафе забаррикадировались от какого-то страшного дракона, но в то же время опасаются, как бы бедняга дракон не ушибся об их баррикады. Баррикады были мягкие, как перины.

— А что там происходило?

— Имей терпение. Мы глядели в оба и навострили уши. Видим — на площадь вступает пестрая, живописная процессия. Впрочем, «пестрая» — это слишком слабо сказано. Тут уж мы окончательно решили, что случайно попали в книжку сказок пятнадцатого столетия. Причем книжку замечательно иллюстрированную. С блестящими цветными, по-детски яркими картинками.

— Да говори же, в чем дело!

— Какие-то любезные люди пригласили нас к себе, на крышу углового четырехэтажного дома. Там было полно ребятишек, матерей с младенцами, старичков, рабочих и ремесленников. Все ели, пили из оплетенных соломой бутылок красное вино кианти и во весь голос переговаривались, как это обычно делают в Италии по любому поводу, будь то спектакль, несчастный случай на улице, футбольный матч или выборы папы.

— Да рассказывай же, что там происходило!

— Погоди! Теперь нам было хорошо видно все, что творилось на площади. На всех домах развевались гирлянды разноцветных флажков. Окна и балконы были украшены полотнищами материи, коврами и занавесями, преимущественно красного и желтого цвета. На площади колыхалась толпа людей с цветами. Вдруг все расступились, и въехал знаменосец в средневековом рыцарском одеянии, более красочный, чем знамя в его руках, — ведь славная сиенская бальцана всего лишь черно-белая. Нервная лошаденка, испуганная гомоном тысячной толпы, фыркала и танцевала на месте. А как только флейтисты, трубачи и барабанщики в средневековых костюмах грянули воинственный кавалерийский марш, она взвилась на дыбы. Вслед за знаменосцем ехал верхом главный судья в сопровождении пажей и глашатаев в шелковых костюмах и шляпах с перьями. Затем проследовали герои торжества: всадники — участники скачек, каждый с гербом одного из семнадцати районов города. Все они ехали на жеребцах, в костюмах средневековых жокеев — в облегающих ярких штанах и украшенных лентами фрачках, с перевязью цвета того района, который представляли на скачках. С копьем и кошелем за поясом. Перед каждым из них шли искусные жонглеры с флажками на коротких древках. Они подбрасывали флажки в воздух, сворачивали и разворачивали их, перебрасывались ими, наполняя всю площадь игрой красок. А вслед за всадниками двигались золоченая карета мэра города и городская гвардия стрелков в шлемах и латах, с алебардами и луками. Это было зрелище, Кнопка, которое можно увидеть, во-первых, только два раза в год: второго июля и шестнадцатого августа, и, во-вторых, только в Сиене.

— А когда вы там были?

— Второго июля. Когда кончилось шествие, всадники выстроились и по знаку, поданному мечом, поскакали. Где стояли жители того или иного городского района, можно было легко догадаться по тому, как они болели за своих наездников. Всадники трижды объехали площадь рысью. На поворотах центробежная сила часто выносила их из круга, и они задевали боком или ногами прикрытые соломой углы. Крыши, окна, улицы — все бурлило, ревело, топало. Шляпы взлетали в воздух, и, когда первым прискакал всадник с гербом, на котором был вышит единорог, разразилось нечто неописуемое. Разогретые солнцем, распаленные вином итальянцы начали обнимать нас от радости, что победил единорог. Такого случая не запомнят летописи, пожалуй, со времени первых скачек, происходивших чуть ли не в пятнадцатом столетии. Один веселый, захлебывавшийся от счастья итальянец на прекраснейшем тосканском наречии рассказывал мне, что недавно победительницей вышла молодая всадница — ее звали Виргинией, — которая у самого финиша на целую голову опередила всадника района Дракона. Я спросил его, когда было это «недавно», и он, не задумываясь, ответил, что в 1581 году.

— Хорошенькое «недавно»!

— Ну, у людей бывает разное представление о времени! Мы просидели на крыше с итальянскими товарищами, пока не допили вино, не отведали сыру «проволоне» с хлебом и не узнали, что в городе девятнадцать районов, но только десять из них участвуют в скачках, что перед состязаниями суеверные всадники в церкви своего района кропят святой водой себя и коней и что эти районы, или контраде, носят названия зверей, изображенных на их гербах.

— И как они называются? Какие звери у них на гербах?