В журнале начальника тюрьмы сказано: «№ 4325 реагирует ужасно, и к половине шестого вечера его нужно выпустить, потому что у него такие же сильные реакции, какие были у № 819 [Стью] и у № 8612 [Дуга]». В журнале также описан любопытный факт: никто из заключенных и охранников даже не упоминает об освобождении № 4325. Ушедшие — забыты. Покойтесь с миром. Очевидно, к этому времени в изнурительной тюремной проверке на прочность важно лишь то, кто еще остался, — а не то, кто здесь был. Вот уж точно, с глаз долой — из сердца вон.

«Сегодня, когда заключенные писали письма домой, снова рассказывая о том, как прекрасно они проводят здесь время, заключенный № 5486 [Джерри] смог правильно написать письмо только с третьей попытки, — сообщает охранник Маркус. — Поведение этого заключенного и отношение к власти постоянно ухудшаются по сравнению с первыми днями, когда он был в образцовой третьей камере. Когда № 5486 перевели в другую камеру, он попал под дурное влияние новых сокамерников, и сейчас он ведет себя все хуже, особенно во время перекличек. Он добивается единственной цели: подорвать авторитет сотрудников тюрьмы».

Отчет Арнетта квалифицирует поведение этого некогда примерного заключенного как новый сложный случай: «С тех пор как заключенного № 5486 разлучили с № 4325 и № 2093, его товарищами по третьей камере, он постепенно катится по наклонной плоскости. Он превратился в клоуна и фигляра. Его недопустимое поведение необходимо выправить, пока оно не привело к серьезным последствиям».

Третий охранник дневной смены, Джон Лендри, тоже был недоволен, когда «№ 5486 начал издеваться над письмами. Это был признак общего нежелания сотрудничать. Я рекомендую, в качестве наказания, заставить его переписать письмо 15 раз».

Когда в четверг комиссия по условно-досрочному освобождению и дисциплинарный совет закончили свои обсуждения, Карло нужно было вернуться в город по срочным делам. Я обрадовался, что мне не пришлось приглашать его в ресторан, потому что хотел быть на месте ко времени свиданий, сразу после ужина заключенных. Я должен был извиниться перед миссис И., матерью заключенного № 1037, за свое вчерашнее поведение. Кроме того, я хотел немного расслабиться и поужинать в компании нового члена комиссии, Кристины Маслач.

Кристина недавно получила степень доктора философии по социальной психологии в Стэнфорде и вскоре должна была приступить к обязанностям доцента в Университете Беркли. Ей одной из первых женщин за последние десятилетия факультет психологии предложил работу. Кристина была настоящим чудом — интеллектуальная, невозмутимая и сдержанная. Она много работала и хотела продолжить карьеру в сфере психологических исследований и педагогики. Кристина помогала мне в преподавательской работе, была ценным научным работником, а также стала неофициальным редактором нескольких моих книг.

Я думаю, что влюбился бы в нее, даже если бы она не была так потрясающе красива. Для бедного мальчишки из Бронкса эта изящная «девушка из Калифорнии» была настоящей мечтой. Но раньше мне приходилось соблюдать дистанцию, чтобы мое личное отношение к ней не влияло на рекомендации, связанные с ее работой. Теперь, когда она, исключительно благодаря собственным заслугам, получила одно из лучших преподавательских мест в стране, мы могли не скрывать наших отношений.

Я почти ничего не рассказывал ей о тюремном эксперименте, потому что ей и некоторым другим моим коллегам и аспирантам предстояло участвовать в оценке персонала, заключенных и охранников тюрьмы. Это должно было произойти на следующий день, в пятницу, как раз посередине запланированных двух недель исследования. Я подозревал, что ей не понравилось то, что она увидела и услышала днем, во время дисциплинарных слушаний. Она не сказала ничего, что могло бы меня встревожить. Точнее, она вообще ничего не сказала. Я надеялся, что мы обсудим ее впечатления от Карло и весь ход заседания комиссии за ужином, а также поговорим о том, какой информации я ожидаю от нее в пятницу.

Священник, знавший о том, что наша тюрьма — только эксперимент, уже способствовал его достоверности. Он отнесся к своей роли со всей серьезностью и выполнил свое обещание — предложить помощь каждому, кто о ней попросит. Конечно же, отец Макдермот позвонил миссис Уиттлоу, матери Хабби-7258, и сказал ей, что если ее сын хочет выйти из Стэнфордской тюрьмы, то ему нужен адвокат. Вместо того чтобы сказать: «Раз мой сын хочет выйти на волю, я заберу его домой, когда приду в тюрьму в следующий раз», миссис У. послушно делает то, что ей говорят. Она звонит своему племяннику Тиму, юристу, работающему в офисе государственного защитника. Тот, в свою очередь, звонит мне, и мы, действуя по сценарию, договариваемся о визите юриста в пятницу утром. Это еще один реалистичный элемент тюремного опыта, который становится все более ирреальным. Можно подумать, что наша небольшая драма написана Францем Кафкой как сюрреалистическое продолжение «Процесса», или Луиджи Пиранделло, решившим дописать «Покойного Маттиа Паскаля» или же свою знаменитую пьесу «Шесть персонажей в поисках автора».

Иногда нужны время и дистанция, чтобы понять истинную ценность того, чему учит нас жизнь. Клей-416 мог бы перефразировать классическую фразу Марлона Брандо из фильма «В порту»: «Я хороший соперник». Клей-416 мог бы сказать: «Я хороший герой». Но в пылу событий его считали всего лишь «нарушителем спокойствия», создающим трудности у товарищей, — мятежником без видимых целей.

Героизм часто требует социальной поддержки. Обычно мы прославляем героические поступки отдельных храбрецов, но не одобряем их, если эти действия создают ощутимые неудобства для остальных, и если не можем понять их побуждений. Семена героического сопротивления всходят лучше всего, когда все члены сообщества готовы чем-то пожертвовать ради общих ценностей и целей. Мы видели это, например, в истории Нельсона Манделы, боровшегося с апартеидом в Южной Африке и брошенного в тюрьму. Во время нацистского Холокоста многие люди в разных европейских странах помогали евреям бежать и давали им приют. Голодовки тоже часто используются в политических целях: лидеры ИРА, содержавшиеся в тюрьме Лонг-Кеш в Белфасте, умерли во время голодовки. Они вместе с другими членами Ирландской армии национального освобождения использовали голодовку, чтобы привлечь внимание к своему статусу политических заключенных и продемонстрировать, что не являются уголовными преступниками [127] . Совсем недавно сотни задержанных, содержавшихся в американской военной тюрьме в Гуантанамо на Кубе, объявили длительную голодовку в знак протеста против незаконного и негуманного задержания и в результате привлекли внимание средств массовой информации.