— Действительно, — согласился Грант, — особенно сейчас, когда мы еще глубже замешаны в этом деле.

Барон опасливо взглянул на Софи.

— Может быть, нам следует… — начал он.

— Конечно же, мы замешаны в этом деле, — сказала она.

Несомненно, барон полагал, что дам надо охранять от неприятностей. «Он идет по жизни, нежно возводя защитные стены вокруг своей огромной нелепой прелестницы, — думала она, — и при этом у него еще остается масса сил для заботы о посторонних. Кто сказал, что век рыцарства кончился? Он довольно симпатичный, этот барон». Но под внешней веселостью, омрачая и остужая ее, в ней нарастало сознание, что она вовлечена в убийство.

Она пропустила мимо ушей следующие замечания барона, но поняла, что ему необходимо обсудить положение с мужчиной. Пока баронесса предается своим спартанским молитвам, он избрал себе в доверенные собеседники Гранта.

Как ни обеспокоена была Софи, она все равно со снисходительным умилением глядела на поведение двух взрослых мужчин. Какое оно было чисто мужское! Они отошли в дальний угол садика. Грант, засунув руки в карманы, глядел себе под ноги, а потом поднял голову и стал рассматривать даль. Барон со сложенными руками важно хмурился и поднимал брови чуть не до линии волос. Оба они поджимали губы, приглушенно говорили, кивали. Между словами были длинные паузы.

«Как по-другому вели бы себя женщины! — подумала Софи. — Мы бы восклицали, глядели друг на друга, кудахтали, рассказывали друг другу, что мы чувствуем, говорили бы об инстинктивном отвращении, о том, что мы всегда точно знали, что здесь есть что-то».

И неожиданно ей пришло в голову, что не дурно бы об этом поговорить с баронессой — только не с леди Брейсли.

Они вернулись к ней за столик, как врачи после консилиума.

— Мы говорили, мисс Джейсон, — сказал барон, — что, кроме формальностей, нас ничто не коснется. Потому что с той минуты, как он ушел, мы не оставались в одиночестве, ни в митрейоне, ни на обратном пути (вы шли с мистером Грантом, а мы с женой — с мистером Аллейном), и встретились мы все в верхней церкви, так что мы не можем быть ни свидетелями, ни… ни…

— Подозреваемыми? — сказала Софи.

— Так. Это правильно, что вы так откровенны, моя дорогая юная леди, — сказал барон Софи с торжественным и, может быть, несколько испуганным одобрением.

— Конечно, правильно, — сказал Грант. — Ради Бога, давайте все говорить откровенно. Мейлер был скверный тип, и кто-то его прикончил. Не думаю, что кому-либо из нас по душе при любых обстоятельствах лишить кого-то жизни, и, конечно, страшно представить себе эту вспышку ненависти или, наоборот, холодный расчет, который привел его к смерти. Но вряд ли можно ждать, что кто-то будет его оплакивать. — Он жестко посмотрел на Софи. — Я не буду, — сказал он. — И не буду прикидываться, что оплакиваю. По мне, скверный человек больше не стоит на пути.

Барон подождал с минуту и очень тихо сказал:

— Мистер Грант, вы говорите с убежденностью. Почему вы так уверены, что это был скверный человек?

Грант побледнел, но без колебаний ответил:

— Я это испытал на себе. Он был шантажист. Он меня шантажировал. Аллейн это знает, Софи тоже. А если меня, то почему не других также?

— Почему? — спросил Ван дер Вегель. — Действительно, почему? — Он ударил себя кулаком в грудь, и Софи подивилась, отчего это не выглядит смешно. — Меня тоже, — сказал он. — Это говорю я вам. Меня тоже. — Он сделал паузу. — Большое облегчение, что я могу это сказать открыто. Большое облегчение. Думаю, мне не придется об этом жалеть.

— Ну наше счастье, что у всех нас есть алиби, — сказал Грант. — Думаю, многие сочтут, что мы говорим, как безумцы.

— Иногда лучше всего быть безумцем. Поверье старых времен, что в словах безумцев — Господня мудрость, основано на истине, — провозгласил барон. — Нет. Я не буду жалеть.

Наступило молчание, в которое начал вторгаться гомон отдаленной толпы и полицейские свистки. По улице пронеслась полицейская машина, сирена на всю мощность.

— А теперь, мой дорогой барон, когда мы до некоторой степени открылись друг другу, не лучше ли будет, если мы, с позволения Софи, обсудим наше общее положение, — сказал Грант.

— С величайшим удовольствием, — вежливо ответил барон.

Аллейн обнаружил, что в роскошном кабинете квестора Вальдарно атмосфера переменилась и отношение самого квестора к нему тоже переменилось. Не то чтобы он был менее радушен, но само радушие его сделалось более формальным. Он был очень официален и ошеломляюще вежлив. Кроме того, он был озабочен, и разговор постоянно прерывался телефонными звонками. Очевидно, обстановка на Пьяцце Навона накалялась.

Вальдарно не оставил сомнений в том, что обнаружение трупа Мейлера полностью изменило характер дела, что, хотя он не собирается отстранять Аллейна от расследования и надеется, что тот не утратил к нему интерес, дело будет полностью в руках римской квестуры, которая, он добавил как бы между прочим, находится под непосредственным руководством министра внутренних дел. Вальдарно церемонно поблагодарил Аллейна за то, что тот спустился в колодец и сфотографировал тело в первоначальном положении. При этом он ухитрился намекнуть, что, хотя это чрезвычайно мило со стороны Аллейна, необходимости в этом не было.