И Крутилин вкратце рассказал Пустыхину о семейных неурядицах Шишкина.

— Теперь кругом о ростках нового толкуют, — закончил он сердито. — А Людмила Павловна эта — здоровенный корень старого. Хитра, беззастенчива и жадна. Время проводит, конечно, в свое удовольствие, адреса не сообщает, чтоб он от соседей не узнал, как она развлекается, — так ей до востребования и пишет. К нему она, видимо, не вернется, а он, дурак, во всем ей верит и души в ней не чает.

Пустыхин имел обширный опыт не только в производственно-технических, но и в житейских делах.

— Людмила эта, по всем данным, нахалка, — сказал он уверенно. — Нахалов следует учить дубиной. Хорошего человека лупить — он ожесточится, плохого вздуть — сделается шелковым. Это один из величайших законов психологии, жаль, что его не преподают в школах..

Даже на улице, закончив дела с Крутилиным, Пустыхин продолжал думать о семейной драме Шишкина. Пустыхин не мог проходить равнодушно мимо терпящего бедствие человека. Кроме того, счастливой развязки всей этой затянувшейся неурядицы можно было достичь простыми средствами: требовалось лишь использовать твердо установленные законы психологии и истратить пятерку.

— Слушай, Василий, — сказал Пустыхин, вдруг останавливаясь среди быстрой ходьбы, как всегда это делал, когда ему приходили в голову важные мысли, — Шишкина нужно выручить.

— Нужно, — согласился добрый Бачулин. И, потянув Пустыхина за собой, он высказал предположение: — Порекомендуем ему жениться на другой. Скажем, чем плоха Мегера? Очень для него подходит.

— Вздор, Мегера! — категорически отверг эту мысль Пустыхин; — Мы сделаем по-иному: заставим Людмилу упасть Шишкину в ноги.

— Да как ты это сделаешь? — изумился Бачулин. — Судя по всему, бес баба. И далеко она, даже встретиться с ней не удастся, чтоб потолковать.

— Через неделю встретимся, — предсказал Пустыхин и повернул к почтовому отделению. — Нам сюда.

Взяв у телеграфистки бланк и набрасывая короткую, энергичную телеграмму, Пустыхин сказал с сожалением:

— Порядки на телеграфе отнюдь не способствуют психологическим экспериментам. Хорошие слова не в почете. Даже до чертовой бабушки не добраться, а на то, что покрепче черта, нельзя и намекать. Эффект от этого снижается по крайней мере процентов на двадцать пять.

Бачулин, пораженный, читал: «Сочи. До востребования. Шишкиной Людмиле. Предлагаю прекратить вымогательства. Собираюсь ближайшее время устроить личную жизнь заново. Целую бедного Сашу. Шишкин».

— Ну как? — осведомился Пустыхин. — Подействует?

— Как тебе сказать? — замялся Бачулин. — Телеграмма сильная, слов нет, вроде обухом по голове. Да ведь это подлог! И откуда ты знаешь, что он подписывается, «Шишкин», а не «Федор».

— Не подлог, а товарищеская помощь, — возразил Пустыхин. — А если он Федором подписывается, так даже лучше — одно официальное словечко «Шишкин» покажет ей, как серьезно оборачиваются события.

И, выходя из почтового отделения, Пустыхин уверенно сказал:

— Говорю тебе, через неделю она примчится в Черный Бор. Если ошибусь, считай — с меня две бутылки шампанского.

— А если не ошибешься? — на всякий случай осведомился Бачулин, любивший определенность в таких важных делах, как выпивка за чужой счет.

— Тогда шампанское поставит Шишкин, — пообещал Пустыхин.

Сомнения Юлии наконец закончились, метания оборвались: она придумала, как не расставаться с братом. Лесков подозревал, что сестра что-то вынашивает: она была очень рассеяна последние дни, домой возвращалась поздно. Когда он спросил, где она пропадает, Юлия ответила небрежно:

— Да нигде, Санечка, просто так, гуляю по городу.

— Одна? — удивился брат. Юлия вздохнула:

— А с кем же? Ты знаешь, и здесь, как в Ленинграде, никто мною особенно не интересуется. И потом все вы на работе.

Она не сказала брату о том, что успела познакомиться со всеми городскими библиотеками, побывала в больницах и лабораториях, разговаривала с врачами. Потом она торжественно и радостно объявила Лескову о своем решении. Она не сомневалась, что брат кинется ей на шею, расцелует и поздравит. Лесков ошеломленно уставился на нее. Он до того растерялся, что какую-то минуту не мог найти возражения.

— Ты с ума сошла, Юлька! — воскликнул он, справившись с изумлением. — Это немыслимо!

Юлия обиделась.

— Не понимаю, Саня. Ты работаешь в Черном Бору, почему я не могу? — Она прибегла к самому сильному средству, какое у нее было: — Может, ты просто не хочешь жить со мною? Тогда скажи прямо, и я уеду.

Он нежно обнял ее.

— Не дури, Юлечка, ты знаешь, ближе тебя у меня никого не было и нет. Дело в твоей работе. Я могу жить в любом месте, где трудятся люди и где труд их можно облегчить. Но ты только в своем институте сумеешь довести до конца докторскую диссертацию.