— Значит, девица наша — сестра семи Семионов! — смеётся Горшеня. — Тех самых! Вот уж сюжет — литератору на манжет!

— Наша! Какая ж она наша… — вздыхает Иван почтительно. — Она такая… самостоятельная, своим семерым братьям верная сестра. Вот ковёр самолётный — тот точно бывший наш, семейный! И надо же…

— Значит, убежала девица от законного судопроизводства!

— Улетела, точнее говоря.

Снял Горшеня штаны, присел в одной рубахе на приступочку да походным набором из иглы и суровой нитки стал приобретённую давеча дыру заштопывать. Попутно песню лирическую напевает:

Допел куплет — задумался.

— Но вообще-то, — говорит, — дров мы, Ваня, того — наваляли с лишком, можно было как-то потише всё устроить, поскромнее.

— Как же тише? — сокрушается Иван. — Нешто добрые дела втихаря делают?

— Неразумный ты покамест, Ваня, под добрые дела не заточенный. Видать, не для того тебя задумали.

— Ну объясни мне, коли уж ты такой знаток добрых дел.

— Знаток без порток, — вздыхает Горшеня. — Дык вот, Ваня: злодейничают как раз громко, а добро надо тихонько делать, чтоб не знал никто. Громкое добро на вранье замешано да глупостью присолено, на ходулях оно ходит да в голос о себе трубит, а как об настоящее, невидное добро споткнётся, так и нос всмятку и душа в пятку.

— Странно, — удивляется Иван. — Я всегда наоборот думал…

— Думал? — прищурился Горшеня. — Про добро и зло?

— А как же мне про них не думать, когда отец у меня изверг рода человеческого, а мать — обычная добрая женщина. Для меня этот вопрос жизненно важный, определяющий!

— Ну ответь мне тогда, — говорит Горшеня, — ты вот там, на ярмарке, стрельцов сколько уложил — это как: доброе дело или наоборот?

— Знамо, доброе; стрельцы-то — злыдни.

— Да какие ж они злыдни, Ваня! Обыкновенные подневольничьи люди, стезя у них такая — охранная. И у каждого, небось, семья, детей малых — что мух на буханке. Как они теперь кормить тех детей будут? По инвалидному листу разве что.

— Ну коли б я об их семьях в тот момент думал, — говорит Иван, — они бы девицу ту засугробили в два счёта и до смерти довели!

— А я тебе как велел? Я говорил: похить её с помосту незаметно, изобретательно. Для этого и манёвры отвлекательные организовал. А ты — затеял бузу, как пономарь на возу!

Помолчали немного, покумекали врозь. Горшеня для раздумчивости ещё куплетик выдал:

— Знаешь, Ваня, — вышел на мысль Горшеня, — что сделано, то сделано — и ладно-то с ним. А на будущее — если оно, конечно, у нас есть — кулаками махать всё же так бездумно не надо бы. В народе говорят: каждый замах кулачный на том свете зачтётся и сторицей отдача будет.

— А что, Горшеня, — спрашивает Иван раздумчиво, — есть ли тот свет?

— Для кого есть, для кого нет, а для кого и вовсе — секрет. На то он и тот свет.

Иван рукой махнул, осерчал на Горшеню:

— Болтаешь языком, прямой вопрос в три погибели заворачиваешь.

— Да я не знаю, Ваня, про тот свет, — спешит Горшеня оправдаться. — Многих я на ту станцию провожал, а сам даже проездом не был. Всё кондукторы меня, Ваня, ссаживали.

— А как же мне, Горшеня, чёрта найти, который всё знает? Не иначе как на том свете искать его надобно, в Мёртвом, то есть, царстве. И Яга Васильевна так говорила, и это… по логике вещей так получается. Среди людей нет его.

Горшеня шитьё закончил, нитку зубом отгрыз, задумался.

— Так-то оно так, — пожимает плечами, — только… Ну, положим, попасть в это царство в нашем положении особого труда не составляет. Я бы даже сказал, что мы туда сейчас прямой наводкой очень споро продвигаемся, хотя и сидим, казалось бы, на твёрдом месте. Вопрос в другом — как оттудова вернуться?

Иван прошёлся по камере взад-вперёд, целых три шажка сделать сумел, потом присел возле Горшени, в глаза ему заглянул.

— Кажется мне, — говорит, — что я сам туда отправиться должен. Потому как я ведь скорее всего бессмертный.

Горшеня на Ивана посмотрел с тревогой, потрогал лоб у него — не затемпературил ли?

— Не сиди, — говорит, — на каменном, пузырь застудишь!

— Погоди ты с пузырём своим! — убирает его руку Иван. — Ведь коли я бессмертный, то, стало быть, вернуться смогу. Так?

— Нет, — мотает головой Горшеня. — Твоё бы «смогу» да судьбе на муку! Подумай, Ваня, вместе со мною. Ежели ты бессмертный, то ты туда отправиться не сможешь, потому как там бессмертные не нужны. А коли ты обыкновенный, штацкий-бесштанский, то, как говорится, начинай сказку сначала — с того свету обратной дороги нету. Вот и весь замкнутый круг. Понятно?