Отец Панкраций плюнул на пол — добавил сырости.

— Каким путём сии насекомые добыты? — спрашивает отчим Кондраций. — Посредством колдовства или через науку?

— Такысь… — замешкался Горшеня. — Какое ж тут колдовство, какая наука! Вши — они безо всякого происхождения, ваше затемнённость, они, кажись, от грязи берутся.

— Такие большие — и от грязи? — фискалит допросчик.

— Так точно, ваша затемнённость, большие — от большой грязи. Королевский сорт, ваша затемнённость.

— Записывайте, — устало велит инквизитор, — в чудеса не верят; позволяют намёки антикоролевского подтекста, при себе имеют мешок, полный вшей неизвестного субтропического происхождения. Резюментуум: налицо явный артефакт попытки государственного переворота с целью свержения законной власти посредством… посредством…

— Посредством вшей, — подсказывает Горшеня.

Все ну на него цыкать — и стрельцы, и тюремщик, и даже Иван! Не мешай, дескать, работе мыслительной! А Горшеня только моргает.

— …посредством… — тужится инквизитор, — посредством сговора с нечистой силой, представленной в лице неуправляемой вшейной массы.

Горшеня аж ладошками хлопнул!

— Лихо! — говорит. — Жаль, ваша затемнённость, шапки на мне нет, а то бы снял её пред такими вашими ораториями! На всякий случай: примите моё мужицкое восхищение без дополнительных жестов.

Инквизиторы оба смолчали — надоело им на такую мелкую сошку гнев свой благородный расходовать. Отец Панкраций сел на своё затемнённое место, пошуршал бумагами, нагоняя страху, с коллегой пошептался.

— Так вот, — говорит, — протокол мы соблюли в лучшем виде, обвинение состряпали неопровержимое. Благодарствуйте… Теперь что касается официальных процедур.

— Оп! — поворачивается Горшеня к тюремщику. — Стало быть, эти все — неофициальные были?

Тут уж стрельцы не выдержали и, не сговариваясь, одновременно ему под дых вмазали — один кулаком, другой топорищем. Горшеня осел на каменные плиты и угомонился на время. Отец Панкраций кивком капюшона похвалу стрельцам отвесил, сам речь свою продолжает:

— Внимательно слушайте, мерзавцы, повторять не буду. Так вот. Завтра в честь венчания его величества короля Фомиана Первого Уверенного с девицею Фёклоидой Прекрасной на центральной площади столицы состоится праздник с обширной зрелищной программой в виде шествий, фейерверков и торжественно-показательной казни. Поняли, чем это для вас пахнет, охламоны? А ну-ка встаньте в рост!

Стрельцы Горшеню к Ивану прислонили, подпёрли их с двух сторон топориками — изобразили стойку «смирно». Инквизиторы тоже встали — подчеркнули позами важность момента.

— Святой инквизицией, — говорит отчим Кондраций, — именно вам оказана честь быть казнёнными в ходе вышеозначенных торжеств. Понятно?

Кивнули Иван с Горшеней. Второй ещё какую-нибудь шутку хотел отвесить по поводу оказанной чести, да только не по себе ему стало, будто дохнуло на него замогильным сквознячком. И у Ивана схожие ощущения. Застали-таки инквизиторы их врасплох под конец. И дабы закрепить эту свою победку, фыркают на пленников, в монокли смотрят из-под капюшонов.

— В камеру их, — приказывает отец Панкраций. — Пусть в порядок себя приведут!

А отчим Кондраций осторожно мешки мужицкие взял своими холёными пальцами и в Горшеню их кинул.

— И дрянь эту, — говорит, — забирайте!

Только арестанты — не те ребята оказались, которые в расплохе долго прозябают. Горшеня, как к сидору своему прикоснулся — будто новую надежду приобрёл.

— Постойте, — говорит он уже из дверей и на пыточный инструментарий взглядом указывает, — а анттракционы когда ж?

— Завтра будут, — ехидничает отец Кондраций. — Извольте обождать.

— Эх, — нарочито вздыхает Горшеня. — А не обманет нас всех завтра-то? Вопрос…

Вернулись друзья в камеру, тюремщику ручкой сделали. На каменном столе уже поздний ужин стоит — щи-голыши, вода да две хлебные корки. Озаботились!

Иван миску взял, корку в щах размочил, — съел с остервенением. Горшеня пару ложек хлебнул, водой запил, потом отлез на койку и принялся свой кусок хлеба обсасывать.

— Чтой-то ты весел будто, — говорит Иван с поддёвом. — Никак опять надеешься отбрехаться от этих мошенников?