— Можно и последнюю, — говорит Горшеня с облегчением. — Хочется мне, ваше благородиё, ещё немного насчёт справедливости разузнать — есть ли она и коли есть, то какие у неё самой особые приметы и какие на её счёт перспективы имеются.

— Как ты сказал? — подёргивает усами чёрт. — Справедливость? Хм, интересно… Именно о справедливости хочешь спросить или, может, об чём другом?

— Об справедливости, — упорствует Горшеня. — Об чём же ещё!

Чёрт сочувственно на мужика поглядел, носом зашевелил, снова в свистопляску двинулся.

— Служба, даю запрос, — кричит. — Спра-ве-дли-вость. Местонахождение, особые приметы, перспективы развития.

Ящички в движение пошли, высверкнули металлической волной по всем стенам, кассовый звук многократно повторили — а результата нет. Наконец улеглась чёртова бухгалтерия, последний ящик на место встал, винтом лязгнул.

— Нету, — отвечает невидимый секретарь. — Искомое не имеет места быть.

— Как так? — удивляется чёрт как-то не совсем искренне, будто он всё заранее знал. — Аллё, картотека!

— Нету, — повторяет голос. — Искомое не имеет места быть. Желаете повторный запрос?

— Желаем, — говорит в запале чёрт, Горшене рукой машет. — Попробуйте с большой буквы. Тебе, мужик, справедливость с большой буквы нужна?

— Можно и с большой, — огорчается Горшеня. — Мне бы хоть какую…

Повторилась архивная трескотня ещё раз — пуще прежнего всё закружилось и задзынькало. Некоторые ящики даже из ячеек своих вылетали и с другими местами менялись. А искомого опять не нашли!

— Извини, мужик, — разводит руками чёрт и в изнеможении в кресло бухается. — Не могу я твой последний запрос выполнить. Знать, ответ на него в верхней канцелярии хранится, а мы — не того, не компетентны.

Горшеня вздохнул и улыбается глуповато: понятное дело, не всё сразу. Грех жаловаться — и так многое получил, а тут ещё справедливости захотелось! Пожадничал, надо полагать, в своих запросах, вот и получил кукиш на десерт.

«Ну здравствуй, бессмертие» — шепчет себе под нос Иван. А бессмертие ему не отвечает — знать, невежливое попалось. А может, это не бессмертие вовсе? Иван руки от ушей убрал, прислушался. Кругом тишина, только помятый секретарь в ногах поскуливает жалобно, по-собачьи. Иван тогда и глаза открыл, но поднять их не решается, смотрит себе под ноги. И тут вообще у него в голове какое-то вскипание мыслей пошло, потому как ковёр, на котором он всё это время стоял, показался ему до умопомрачения знакомым. Иван аж пошатнулся от догадки! Оглянулся на палача, сосчитал стрельцов — и вдруг всё сразу понял, всю диспозицию оценил. Никакое это не бессмертие, а самая что ни на есть жизнь вокруг него пульсирует и нежданные сюрпризы объявляет!

Иван только теперь решился в королевскую сторону взглянуть — и сразу же со взглядом Фомиана встретился. А взгляд этот полон растерянности и страха, нешуточная трагедия в нём сквозит. И есть отчего впасть королю в такую смурь: все кругом молчат, народ не рукоплещет, вельможи залегли в сомнительных позах! Вот и смотрит король на Ивана, будто просит у него поддержки — всяких там аплодисментов, восхвалений, привычного общественного признания. А Иван глядит в ответ на него по-человечески, без умилённого чинопочитания, как никто ещё на Фомиана Уверенного глядеть не смел, и растерявшегося правителя подбадривает:

— Ты, ваше величие, того… не теряйся, всё наладится ещё. Прощай!

Сказал, а потом плаху схватил обеими руками и с помоста её долой сбросил. Стрельцы, которые вокруг Ивана стояли, позапрыгивали на ковёр, а палач-тонконог нагнулся и какие-то слова ковру говорить стал тихим женским голосом.

И вот на глазах у изумлённого короля и его не менее изумлённого народа ковёр резко поднялся с эшафота в воздух, завис на какие-то секунды, а потом стремительно взмыл вверх — прямо с находившимися на нём Иваном, бывшим инквизиторским секретарём, лжепалачом и семью лжестрельцами. И сделав пару разгоночных кругов над площадью, набрал тот чудо-ковёр высоту и улетел прочь — только и видели его!

— Устал я с непривычки, — говорит чёрт Горшене. — Давай, мужик, закончим поскорее наши делишки. Задавай ещё один вопрос заместо справедливости, и разойдёмся обоюдобыстро.

— Ещё? — недоумевает Горшеня, чёлку почёсывает. — Да мне, вроде того, ничего более не надобно. Разве что про погоду узнать — как оно там, на родине-то?

— Про погоду не считается, — вертит чёрт башкой. — Да и зачем тебе про погоду-то? У тебя ж окромя этих портянок никакого зимнего обмундирования нет, сплошной демисезон.