– Деламарш! – крикнула Брунельда. – Иди сюда, вытри меня по крайней мере. Эти балбесы все равно духи не отыщут, только всю квартиру перевернут. Пусть прекратят искать. Но сейчас же! Пусть все немедленно бросят! И ничего больше не трогают! Им лишь бы превратить дом в свинарник. Сверни им шею, Деламарш, если они сейчас же не перестанут! Как, они все еще безобразничают? Я же слышу, шкатулка упала. Пусть не поднимают, все оставят как есть, и вон из комнаты! Запри за ними дверь и иди ко мне. Я и так слишком долго лежу в воде, ноги совсем застыли!

– Сейчас, Брунельда, сейчас, – отвечал Деламарш, подталкивая Карла и Робинсона к двери. Но прежде чем выпроводить, он велел им принести завтрак и, если найдут, одолжить у кого-нибудь для Брунельды хорошие духи.

– Ну у вас и грязь, ну и беспорядок, – сказал Карл, едва они очутились в коридоре. – Сразу после завтрака начнем уборку.

– Будь у меня здоровье получше, – заныл Робинсон. – А это обхождение!

Конечно, Робинсону было обидно, что Брунельда не делает между ним, который прислуживает ей уже много месяцев, и Карлом, заступившим только вчера, ни малейшего различия. Но лучшего он и не заслуживал, поэтому Карл сказал:

– Тебе надо чуть-чуть собраться. – Но, чтобы уж не совсем оставлять его в отчаянии, добавил: – Это же работа только на один раз. Я устрою тебе за шкафом спальное место, и после того, как мы для начала все хоть немного приберем, будешь лежать там целыми днями, ни о чем не беспокоиться и скоро поправишься.

– Вот, теперь ты и сам видишь, как мне худо, – всхлипнул Робинсон, отворачивая от Карла лицо, чтобы побыть наедине с собой и своим страданием. – Как же, дадут они мне спокойно полежать, жди…

– Если хочешь, я сам поговорю об этом с Деламаршем и Брунельдой.

– Да разве Брунельде есть до кого-нибудь дело?! – горестно воскликнул Робинсон и с досадой, – совершенно неожиданной для Карла, – ткнул кулаком в дверь, к которой они как раз подошли.

Они очутились в кухне, где от плиты, очевидно, нуждавшейся в руке печника, едкими облачками поднимался к потолку даже не сизый, а черный сажистый дым. Перед печной дверцей на коленях стояла старуха, которую Карл вчера мельком видел в коридоре, и голыми руками подкладывала в огонь большие куски угля, стараясь равномерно распределить пламя по всей топке. При этом она кряхтела и постанывала, как это свойственно людям ее возраста в столь неудобном положении.

– Ну конечно, еще и эти на мою голову заявились, – произнесла она, завидев Робинсона, и тяжело поднялась с колен, опершись на ящик с углем, после чего закрыла дверцу, прихватив ее ручку передником. – Пришли, да? В четыре часа дня (Карл с изумлением глянул на часы) завтрак им подавай! Паразиты! – Потом добавила: – Садитесь и ждите, когда у меня руки до вас дойдут.

Робинсон потянул Карла на скамеечку у двери и прошептал:

– Надо ее слушаться. А что делать – мы от нее зависим. Она сдает нам комнату и, конечно, в любой день может отказать. А менять квартиру никак нельзя – куда мы столько вещей денем, а главное, Брунельду невозможно перевезти.

– А здесь, в коридоре, другую комнату снять нельзя? – спросил Карл.

– Нас же не возьмет никто, – вздохнул Робинсон. – Во всем доме никто нас не возьмет.

Так они и сидели на скамеечке и терпеливо ждали. Старуха хлопотала по хозяйству, мечась между двумя столами, плитой и стиральным корытом. Из ее крикливых причитаний мало-помалу выяснилось, что дочь ее занемогла и вся работа – а у нее тридцать человек жильцов, каждого накорми, за каждым убери – свалилась на нее одну. А тут еще печка дымит и еда никак не поспеет – в двух огромных кастрюлях у нее варилась густая похлебка, и сколько старуха ее ни мешала, сколько ни поднимала над кастрюлей половник, сколько ни сливала его содержимое с большой высоты, похлебка ни в какую не хотела поспевать, наверно, все из-за плохой тяги, и тогда она, садясь перед плитой чуть ли не на пол, яростно шуровала раскаленные угли кочергой. Дым, наполнявший кухню, вызывал у нее приступы кашля, иногда столь сильные, что старуха, схватившись за стул, долго за него держалась, не в силах продыхнуть от кашля. Она уже не в первый раз обронила, что завтрака они сегодня, наверно, вообще не получат, нет у нее на это ни времени, ни охоты. Но поскольку у Карла и Робинсона, с одной стороны, был строжайший приказ принести завтрак, с другой же стороны – ни малейшей возможности это сделать, они на замечания старухи не отвечали и продолжали молча сидеть, как будто их это не касается.

Между тем вокруг на стульях и скамейках, на столах и под столами и даже просто в углу на полу – всюду стояла оставшаяся после завтрака грязная посуда жильцов. Были тут кофейнички и молочники с остатками кофе и молока, на иных тарелках налипло недоеденное масло, из перевернувшейся жестяной банки горкой просыпалось печенье. При желании вовсе нетрудно собрать из всего этого приличный завтрак, к которому даже Брунельда не придерется, если не узнает о его происхождении. Едва Карл так подумал, едва взгляд на часы показал ему, что они ждут уже полчаса и что Брунельда, наверно, уже в ярости и опять натравливает Деламарша на нерадивых слуг, как старуха, зайдясь в новом приступе и выпученными глазами глядя прямо на Карла, сквозь кашель прокричала:

– Можете ждать сколько угодно, завтрака вы не получите! Вместо завтрака часа через два будет ужин.

– Давай, Робинсон, – сказал Карл, – мы сами соберем себе завтрак.

– Что? – вскричала старуха, грозно набычив голову.

– Прошу вас, будьте же благоразумны, – попытался урезонить ее Карл, – почему вы не хотите дать нам завтрак? Мы уже полчаса ждем, это достаточно долго. Мы вам за все платим, притом платим наверняка лучше, чем все остальные. Конечно, для вас это хлопотно, что мы так поздно завтракаем, но мы ваши квартиранты и у нас такая привычка – завтракать поздно, значит, пора бы и вам немного к этому приспособиться. Сегодня из-за болезни дочери вам это, конечно, особенно сложно, но и мы зато, со своей стороны, готовы сами собрать себе поесть из этих вот остатков, раз уж иначе нельзя и свежий завтрак вы нам дать не можете.