Шрифт:
— Ага, заявлялся тут… этакий… высокий. Мордатый. Уж извините, — человек отхлебнул чай и крякнул, когда из кружки полилось на плащ. — От же… мордатый значит. Волосы светлые, зачесаны на пробор и гладенько, бриллиантином, небось, смазаны. Рубашечка. Костюмчик серый. Весь из себя…
Теперь в голосе Филиппа звучала неприкрытая обида.
— И главное, глядит, точно на пустое место. Слова цедит…
Инголф.
Хороший портрет, точный весьма. Вот одно не ясно, как Инголфр появился здесь? Узнал о взрыве и решил помочь? Или его попросили?
Кто?
А если нет? Очередная случайность.
— Правда, — Филипп глядел снизу вверх, — он на склад заходить побрезговал.
— И что сказал?
— Почти то, что и вы. Мол, был взрыв. И подземный. Волна ушла… шлюзы какие-то там повредила и получился сброс воды… и еще сказал, чтоб на склад не ходили, там какое-то остаточное поле. И что груз выбрасывать можно…
Как долго продержится эхо?
Сутки? Трое? На полигоне по безветреной погоде и до пяти доходило. А если под землей? Ограниченное пространство и… к вечеру Нижний город прочешут.
Быть может, повезет.
— Будьте добры держать меня в курсе дела.
Филипп, уставившийся в мутное содержимое кружки — к чаю Брокк так и не осмелился прикоснуться — кивнул. Передаст. И добавит от себя пару слов, характеризуя уже Брокка.
Он устал, этот человек.
Где он родился? Уж не на этом ли берегу реки? И вырвавшись из болезненного тумана, сумел подняться, но так и не нашел в себе сил разорвать все связи. Он жил работой, но однажды понял, что сколь бы талантлив ни был, подняться не дадут.
Появится кто-то молодой и родовитый, чья дорога будет проще исключительно по праву рождения. Обидно? Пожалуй. Оттого и злится, оттого и пьет, пьянства не скрывая, бросая этот нелепый вызов. И на начальство огрызается, зная, что не прогонят.
Такие как он, тоже нужны.
Олаф в чем-то прав.
Людей больше. И слабые поодиночке, вместе они представляют немалую угрозу.
Брокк вытер испачканную вином руку и понюхал пальцы. Земляника, снова земляника. И Кэри. Теперь два эти аромата прочно сплелись друг с другом.
Кэри.
Ригер. Проигрыш и шантаж, на который он решился. И ведь права девочка, денег ему надолго не хватит. Он игрок, а это неизлечимо, и если бы не талант Ригера, Брокк не стал бы с ним связываться, но…
Один день и сразу трое.
Олаф на пожаре с его теорией, которая, признаться, задела. Инголф, столь успешно, если не сказать по-глупому, отметившийся на складах. Ригер.
И остается Риг, что само по себе подозрительно.
Снова четверо.
Брокк встал. Под ногой захрустели осколки. Подняв горлышко, Брокк зачем-то поставил его на стол и, переступив через темное пятно, покинул гостиную. Поднявшись к себе, он остановился у окна и долго стоял, пытаясь отделаться от предчувствия ошибки, если еще не совершенной, то вероятной. Сон окончательно исчез, и Брокк решился.
Дверь отворилась беззвучно.
В комнате Кэри было сумрачно. Брокк замер, вслушиваясь в тишину.
Ничего.
Шелест дождя за окном, и шепот огня в камине. Обычные звуки старого дома. И запахи его же… ее. Спит? Спит. И сон крепок, но вряд ли светел. Кэри морщится, вздрагивает, и руки ее вцепились в одеяло.
— Все хорошо, девочка, — Брокк коснулся сжатых пальцев. — Все хорошо. Никто тебя не обидит.
Кэри замерла, и он испугался, что она проснется и застанет его здесь.
Но нет.
Ее щека была горячей, а на пальцах Брокка остались капли пота.
— Он не найдет тебя здесь, — Брокк убрал пряди, прилипшие к ее лбу. И Кэри услышала. Затихла вдруг. И морщинки на лбу разгладились…
Брокк подвинул кресло к ее постели. Он уйдет задолго до рассвета, но пока посторожит ее сон. Глядишь, и собственная бессонница не будет больше в тягость.
Глава 18
Таннис пыталась спать. Она ведь устала, но стоило прилечь, спрятаться под одеяло, которое приятно пахло дымом, и сон исчез. Ломило мышцы, особенно плеч, и спину тоже. Голова сделалась тяжелой, муторной, а тощий матрас, в который давно было пора досыпать соломы показался неимоверно жестким. Прежде-то с Таннис не случалось бессонницы, а теперь она ворочалась с боку на бок, пытаясь найти для тела такое положение, при котором тело это успокоится.
Не выходило.
Перед закрытыми глазами вновь и вновь вставало знакомое лицо.
Резкие черты, словно наспех вырезанные. И нос кривоватый, свернутый набок. На левой щеке шрам, который тянется от нижнего века до самых губ, полукруглый, он ничуть не портит Войтеха. Подбородок широкий, с ямочкой. А над верхней губой пробивается нитка светлых усиков.
И борода могла бы быть, но Войтех щетину сбривает.
Проклятье…
Все Кейрен с его разговорами… растревожил, разбередил.