Мужик лысый.

Старый.

— Уходим, — приказывает Войтех, дергая Таннис за руку. — Быстро.

Она же не способна идти. Ноги вдруг отказали, и сама словно оцепенела. Стоит и смотрит на мужика, на Свища, который яростно трет руку о жилетку, пытаясь избавиться от крови. А по лестнице, воя и скуля, летит женщина…

— Она сама напоролась, — сказала Таннис, повторяя слова Свища. — Сама.

Кейрен не поверит.

И Таннис не верила. Просто Свищ вдруг оказался на пути этой женщины, немолодой, некрасивой, но такой громкой. Она вдруг охнула и, застонав, опустилась рядом с мужем.

— Свищ ее добил. И сказал, что теперь нам никто не помешает домом заняться, — Таннис поднялась. Как и в ту ночь, ее била дрожь. Тогда Войтех достал свою флягу и, сунув Таннис, велел выпить. Она не помнит вкуса рома, но лишь то, что после двух глотков дрожь отпустило, а Войтех уложил на лавку, накрыл одеялом и сидел рядом, гладил по голове, уговаривая забыть то, что Таннис видела.

Это больше не повторится.

Он сдержал слово.

— Войтех ему ответил, что если Свищу охота вязаться с мокрухой, то его дело, но… больше Свищ пусть не приходит.

— Он вас сдал? — чешуя исчезла, и Кейрен выглядел обыкновенно.

— Не он. Он появился и потребовал, чтобы Войтех уступил место. Свищ решил, что если он зарезал человека, то стал крут. Он вызвал Войтеха. И проиграл.

— Что с ним стало?

— Со Свищом? Говорю же, проиграл и…

Кейрен и вправду не понимает.

— Бьются до смерти, — Таннис провела ладонями по плечам, снимая дрожь. — Ему не следовало возвращаться. А сдал нас Малыш. Войтех говорил, что после убийства всех шерстить станут, тихо сидеть надо. Мы и сидели. Но Малыша зацепили, на ерунде какой-то… полез по дури и попался. Пугать стали. Он и раскололся… вызвался остальных привести. Войтеху сказал, что знает верный дом. Богатый. Хозяева в отъезде, и никто мешать не будет… а добра полно… и ему поверили. Малыш ведь свой, как не поверить?

Почему Войтех, всегда осторожный, вдруг ослеп и оглох? И Велька, у которого отцовское чутье было? И сама Таннис. Сейчас, вспоминая, она видит то, чего не видела прежде. Вот Малыш переминается с ноги на ногу, дергает плечом, шею скребет, докрасна, до крови. И говорит как-то быстро и много, хотя обычно с него и слова-то не вытянешь…

— У тебя получилось уйти? — спросил Кейрен.

— Да нет… у меня не получилось пойти.

Во всем виноваты были сливы. Войтех принес их с очередной своей прогулки в Верхний город, наверняка в чей-то сад забрался, а может и у лавочника корзину спер. Слив было много, огромных, каждая с кулак Таннис, желтых.

— Не жадничай, — Войтех к сливам не притронулся, он сидел на этой самой скамеечке, которую против правил не потащил к папаше Шутгару, но позволил Таннис оставить ее себе. Сидел в обычной своей позе, стопа к стопе, колени врозь, левая рука лежит расслабленно, только пальцы шевелятся, словно Войтех играет. А в правой сигаретка зажата. И Войтех затягивается ею, выпуская из ноздрей терпкий дым.

Сливы сладкие.

Таннис в жизни не ела настолько сладких слив. И она от предупреждения отмахивается…

— Потом живот прихватило. Войтех еще сказал, что это мне за жадность наказание. Только… сливы очень вкусными были. И не наказание, а спасение. Я осталась здесь.

Не здесь, но галереей ниже, только вряд ли подобные подробности нужны Кейрену.

— А их в доме ждали. Взяли всех. Судили…

…и Таннис, прослышав новость, спряталась. Она провела под землей две недели, на сливах, сухарях и воде, прислушиваясь к каждому шороху, исходя испариной от мысли, что вот-вот придут за ней. Когда же голод выгнал наружу, Таннис узнала: бояться нечего.

О ней промолчали.

Почему? Она не знала.

— Войтех все на себя взял, — Таннис остановилась у решетки. — Может, надеялся, что остальным будет легче, там, не виселица, а… просто срок. Толстяк бы выдержал, он сильный… Малышу, тому за сотрудничество скостили, это верно, вот только…

…лучше смерть, чем тюремные баржи.

— Вот и все, — она провела ладонью по шершавому пруту. — Такая… обычная история.

— Ты больше не… — Кейрен смутился. Вежливый и знает, о чем хочет спросить, но не знает, как.

— По карманам не лазила. Отбило, знаешь ли, охоту…

— Зато связалась с террористами.

— Много ты понимаешь.

— Не понимаю, — согласился Кейрен. — Объясни.

Он все еще злился. На Таннис за прошлые дела? Или за дела нынешние, которые привели его в клетку?

— Объясни, — он в раздражении пнул корзинку для угля, и та перевернулась, уголь рассыпался. — Проклятье! Чего ради все это?

— Что «все»? — уточнила Таннис.

— Грабеж. Дурман. Воровство. Убийство. Или ты думаешь, оно было бы единственным? Неужели нельзя было иначе?