В тот вечер мы с Норой сходили на премьеру «Медового месяца» в Малом театре, потом на званый ужин, который давала чета по фамилии то ли Фримэн, то ли Филдинг, то ли как-то еще, поэтому, когда на следующее утро Нора разбудила меня, чувствовал я себя скверно. Нора подала мне чашку кофе, газету и сказала:

— Прочти вот это.

Я терпеливо прочитал несколько абзацев, отшвырнул газету и отхлебнул кофе.

— Шутки шутками, — сказал я Норе, — но я бы с удовольствием променял все на свете интервью с мэром О’Брайеном на глоток виски да еще бы дал индейскую картинку в придачу…

— Глупый, ты не то читаешь. — Нора ткнула пальцем в статью. — Вот здесь.

Дальше следовал обычный отчет полицейского управления.

— Как ты думаешь, это он ее убил? — спросила Нора, когда я снова отложил газету.

— Вайнент? Я бы не удивился — он ведь сумасшедший.

— А ее ты знал?

— Да. Так как насчет глотка спиртного для поднятия настроения?

— И что она из себя представляла?

— Недурна, — сказал я. — Она была не уродина, очень чувственная, темпераментная и использовала эти качества, чтобы жить с Вайнентом.

— Она жила с ним?

— Да. Я хочу выпить, сделай, пожалуйста. То есть так было в те времена, когда я их знал.

— Может быть, сначала перекусишь? Она любила его, или это была так, деловая связь?

— Не знаю… Нет, дорогая, завтракать еще рано.

В приоткрытую Норой дверь проскочила собака и положила передние лапы на постель, а мордой ткнулась мне в лицо. Гладя ее по голове, я попытался вспомнить фразу по поводу женщин и собак, которую однажды сказал Вайнент. Я не мог вспомнить, что же это была за фраза; точно, что не цепочка ассоциаций типа «женщина — спаниель — грецкий орех — дерево», но что-то очень похожее.

Нора вошла с бокалами и очередным вопросом.

— А он что за человек?

— Высокий — выше шести футов, и один из самых худых людей, каких я когда-либо видел. Сейчас ему должно быть лет пятьдесят, но уже тогда он был почти седой. Нестриженый, нечесаный, рыжие усы с проседью и обкусанные ногти.

Я оттолкнул собаку, чтобы дотянуться до бокала.

— Да, звучит чудесно. И чем вы с ним занимались?

— Один малый по фамилии Келтермэн, который работал у Вайнента, обвинил его в краже то ли какой-то идеи, то ли изобретения. Он пытался припугнуть Вайнента, говорил, что если тот с ним не рассчитается, то он убьет его самого, взорвет его дом, украдет его детей, перережет горло его жене и сотворит бог знает что еще. Мы его так и не поймали, спугнули, наверное. Но тем не менее угрозы прекратились и ничего не произошло.

— А Вайнент на самом деле что-то украл? — спросила Нора.

— Т-сс, т-сс, т-сс, — сказал я. — Сейчас канун Рождества, и о своем ближнем надо думать хорошо.

Днем я пошел с Астой на прогулку; объяснил двум интересующимся, что она — шнауцер, а не помесь шотландского и ирландского терьеров; пропустил пару стаканчиков у «Джима»; заглянул к Ларри Кроули и притащил его с собой в «Нормандию». Нора готовила коктейли для Квинна, Марго Иннес, Дороти Вайнент и для мужчины, фамилии которого я не уловил.

Дороти сказала, что ей нужно со мной поговорить, и мы, прихватив бокалы, перешли в спальню.

Она приступила к делу без промедления.

— Ник, как вы думаете, это мой отец убил ее?

— Нет, — ответил я. — С чего это ему ее убивать?

— Ну, полиция… Слушайте, ведь она была его любовницей, правда?

Я кивнул.

— Тогда, когда я их знал.

Уставившись на свой бокал, Дороти сказала;

— Он мой отец, но я никогда его не любила. И маму никогда не любила. — Она подняла глаза на меня. — И Гилберта не люблю.

Гилберт был ее братом.

— Пусть тебя это не беспокоит. Многие люди не любят своих родственников.

— А вы, вы их любите?

— Своих родственников?

— Моих, — сердито насупилась Дороти. — Перестаньте разговаривать со мной так, будто мне все еще двенадцать лет.

— Дело не в этом, — сказал я. — Просто я пьян.

— Ладно. Ну так что?

Я покачал головой.

— Ты была прелестным ребенком, а все остальные меня просто не интересовали.