Пролог фильма, сатира на Оперу с ее париками и тучными певицами, предвещает «Миллион» Рене Клера, а впоследствии — «Детей райка», где уже в серьезном тоне противопоставляются театр и кино. Видеть в этих отрывках влияние Клера значило бы забывать, что «Новые господа» предшествовали «Миллиону» и «Свободе — нам!», хотя и появились после «Соломенной шляпки». Их сходство объясняется не столько взаимным влиянием, сколько происхождением из общего источника — бульварного водевиля, который позволил Клеру, используя Лабиша, осуществить первые из своих фильмов, имевших большой успех, — «Соломенную шляпку» и «Двое робких».

Подводя итог вкладу Фейдера во французское кино, Рене Клер пишет:

«Между 1920 и 1928 годами французское кино разделилось на две тенденции: с одной стороны, эстетизм, авангард, поиски новых средств выражения; с другой — так называемый «коммерческий» фильм, которым, как и в сегодняшнем Голливуде, стремились лишь делать сборы, придерживаясь общепринятых формул.

Заслуга Жака Фейдера состояла в ту пору в том, что он, не поддаваясь влиянию ни той, ни другой тенденции, снимал фильмы, обращенные к публике из всех классов общества, и притом фильмы высокого качества.

Кроме того, Жак Фейдер один из тех профессионалов, кто особенно упорно настаивал на правах творческих работников кино в их отношениях с промышленниками. Он беззаветно отдавался своей работе, тщательно отделывал каждую деталь своего произведения, но не допускал ничьего вмешательства и до конца работы желал оставаться, как капитан на своем судне, «единственным повелителем после господа бога».

Фейдер говорил Шарлю Спааку: «Быть режиссером — значит защищать от всех, кто суетится вокруг нас… смысл фильма, переносить в интеллектуальный план все, что пытается от тебя ускользнуть». Он также знал, что кино требует настоящей жизни и живой плоти, а его чаще всего питают бледными эрзацами, и потому все порой кончается тем, что кино пожирает своих создателей. Так кончилась карьера человека, которого Абель Ганс назвал одной из жертв кино и о котором он писал в 1925 году:

«Все может быть передано на экране, все может быть выражено изображением. Можно создать увлекательный и человечный фильм даже по десятой главе «Духа законов» Монтескьё, как и по странице из «Физиологии брака», по абзацу из «Заратустры» Ницше или по роману Поля де Кока. Но для этого необходимо овладеть духом кино» [94] .

Для коммерческого кино экранизация литературных произведений остается золотым правилом. Прошлый и настоящий успех французской литературы сделал ее постоянным источником, откуда черпали все кинематографисты. Пуарье и Баронселли, например, не выходили из этого жанра.

Жак де Баронселли показал лучшее, на что был способен, именно в экранизациях. Хотя в своем «Отце Горио» (1921) с участием Синьоре он и не передал на экране мощного бальзаковского бурления, но сумел добросовестно воспроизвести все убожество пансиона Вокье. Лучшими его удачами были затем «Нэн» (1923) по роману Перошона, получившему гонкуровскую премию, и «Исландский рыбак» (1924) по Лоти. В своих фильмах ему порой удавалось успешно передать красочную жизнь крестьян или моряков, и он нравился благодаря своему чувству пейзажа. В годы его расцвета Муссинак признавал у него «силу, понимание изобразительной стороны кино, то есть те особенности, которые могли бы быть и определенно выражены». Баронселли — честный мастер, но без особого блеска; он в 1922 году взял молодого Рене Клера ассистентом при постановке «Полночного перезвона» и «Легенды о сестре Беатрисе» и подготовил его для работы в кино. Он говорил о своем ремесле:

«Прежде всего надо знать, сколько стоит фильм, ибо денежный вопрос в кинематографе господствует над всем. <…> Экранизация романов пользуется прекрасной рекламой, которой нельзя пренебрегать. Что вы хотите? Писатель, написав неудачный роман, теряет всего лишь три-четыре месяца работы, а расходы у него — бумага да чернила. Тогда как неудачный или непроданный фильм — это потеря порядочного состояния. Тут поневоле призадумаешься. Нельзя опрометчиво отказываться от экранизаций. Через двадцать лет они отомрут. Сегодня же они необходимы. Пока еще нечего и думать каждый раз обращаться к поэтам и свободным художникам» [95] .

Леон Пуарье, отвечая на анкету, организованную Андре Лангом, был того же мнения. После нескольких фильмов, созданных по «Тысяче и одной ночи», он обратился к экранизации литературных произведений, где проявил некоторое чувство атмосферы и природы, главным образом под влиянием шведского кино. Он экранизировал «Жослена» Ламартина (1922), затем — по книге, получившей Гонкуровскую премию, — выпустил свой лучший фильм «Бриер» (1924), сумев в безыскусственной простоте болот у границы Бретани открыть поэзию и величие. Как говорит в своих воспоминаниях Анри Фекур, «Пуарье понял, как следует снимать большие пространства мокрой травы, прозрачные или мутные от ила волны, плоский горизонт, тропинки среди густой листвы, переплетение водных рукавов, по которым скользят одинокие лодки. С начала до конца этот фильм живет водной жизнью, медленной, скрытной. Этот пейзаж из тех, которые не раскрыть, и режиссер понял, что должен хранить его секрет, и, подобно своим шведским вдохновителям, открыл в нем особую мечтательность, присущую мнимо спокойным водным пространствам» [96] .

Успех этого фильма ориентировал Пуарье на документальный материал. В «Женевьеве» (1923), также экранизации Ламартина, он уже включил действующих лиц, «взятых из жизни», и заявил: «Искусства недостаточно. Нужна жизнь. В «Женевьеве» совсем не актеры, умеющие ловко гримироваться, изображают кружевницу, соседей, деревенских старейшин. Это и вправду кружевница, деревенские жители. Они не играют ролей. Они остаются самими собой — это гораздо лучше».

Пуарье сопровождал в Африку экспедицию, рекламу которой финансировал автопромышленник Ситроен, и привез оттуда хороший материал для своего «Черного плавания» («Croisiere noire», 1925) — путевых заметок туриста, пораженного живописностью, экзотикой, красотой лесов, архитектурой или «туземцами». Немного позже и с меньшими затратами молодой Марк Аллегре привез путевые заметки с прелестными африканскими набросками для «Путешествия в Конго», где он был спутником Андре Жида.