Шрифт:
Но не пришел еще час его…
Евгений Чириков.
Моравия, с. Роскошь.
Лето 1929 г.
Книга четвертая
Когда-то и критика, и читатель жаловались на то, что вся наша литература и искусство пропахли «мужиком» и что даже в великосветских салонах и гостиных воняет «мужицкой избой»…
Давно прошли эти времена. «Мужик» пропал со всех горизонтов искусства и литературы. Только одинокое «Русское богатство», где отсиживались обломки разгромленного народничества с Михайловским и Короленко во главе, продолжало во всех своих отделах долбить русскому человеку, что в огромном царстве, где «мужик» остается основным кормильцем и защитником государства, мужика никак не скинешь со счетов русской экономической и политической жизни.
Царь и его правительство по-прежнему стремились укрепить трон на «дворянине», а новая идеологическая интеллигенция, сотворившая себе кумира из «рабочего», превратила «мужика» в некоторую алгебраическую величину с отрицательным знаком, с которой все-таки необходимо было считаться при разрешении задачи построения социалистического рая по рецептам нового евангелия от Карла Маркса. По этим рецептам надлежало «выварить мужика в фабричном котле». Итак, для правительства — только дойная корова, терпеливая и выносливая, для интеллигенции — сырье для выделки необходимого пролетариата…
Но все это там, далеко, в столицах, где решались судьбы мужицкого царства без мужика, где всякие операции над ним производились как научные опыты над кроликом, где всегда за мужика и от имени мужика думали, говорили и решали правительство, интеллигенция и «первенствующее сословие», дворянство. На необъятных просторах русской земли мужик был молчалив, терпелив и кроток:
— Мы люди темные. Вам, господам, виднее…
Но случалось, что и мужик, потерявши кротость и терпение, неожиданно и без разрешения заговаривал, и уж если заговаривал, то не иначе как с топорами, вилами и кольями в руках.
Эти мужицкие разговоры сперва назывались «стихийными движениями русского народа», потом бунтами, теперь — аграрными беспорядками.
В 1579 году — разбойник Ермак [475] . Прошло сто лет — Стенька Разин. Еще через сто лет — Емелька Пугачев [476] . Аккуратно через каждые сто лет заговаривали неспрошенные.
Не знаменовала ли самая повторяемость этих, хотя и «жестоких и бессмысленных», по выражению поэта, бунтов [477] , что в самом фундаменте нашего государственного строительства имелась какая-то архитектурная ошибка, приводящая все государство к периодическим потрясениям? И при всей своей жестокости и кровожадности так ли уж они бессмысленны?
475
Казачий атаман Ермак Тимофеевич (1532/34/42–1585), завоеватель Сибири для Российского государства. В июне 1579 г. он с соратниками пришел на реку Чусовую, в поселения братьев Строгановых, чтобы защищать владения от набегов соседей, затем продолжил поход в 1582–1585 гг. Погиб в бою с ханом Кучумом.
476
Имеется в виду движение, вылившееся в Крестьянскую войну 1733–1775 гг. под предводительством Емельяна Пугачева (1742–1775).
477
А. С. Пушкин. «Капитанская дочка» (1836. Гл. 13). У Пушкина: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!»
Разбойники-то очень уж необыкновенные! Вон Ермак удостоился впоследствии памятников. Стенька Разин выставлял целью своего разбойного похода освобождение народа от боярской неволи и приказных [478] и высказывал намерение перестроить всю Русь по вольному казачьему устроению. А Емелька Пугачев вот какой манифест к народу выпустил: [479]
…Жалуем всех, находящихся прежде в крестьянстве и подданстве помещиков, верноподданными нашей короны и награждаем древним крестом и молитвою (то есть свободой религиозной совести для того времени), вольностью и свободою, не требуя подушных [480] и прочих податей, землями лесными и сенокосными угодьями, рыбными ловлями, солеными озерами, головами и бородами, и освобождаем от всех прежде чинимых от злодеев-дворян, градских мздоимцев и судей отягощениев крестьянам.
478
Приказные —служащие управлений (приказов) Московского государства XV–XVII вв. Делились на две группы: судьи занимались решением дел; дьяки и подьячие — заведовали письменной частью.
479
Речь идет о получившей такое наименование среди историков «жалованной грамоте крестьянству» Пугачева (1773), где содержалось положение об освобождении крестьян от помещичьей крепости, налогов и податей и получении ими земельных и иных угодий без выкупа и отработки за них. Документ назван по аналогии с проектом разрабатываемого Екатериной II в 1785 г. (наряду с «жалованными грамотами» дворянству и городам) сельского уложения, согласно которому запрещалось раздавать государственных крестьян частным лицам, а дети крепостных, родившиеся после подписания уложения, объявлялись свободными, но уложение так и не было издано.
480
Подушнаяподать — основной прямой налог в России XVIII–XIX вв., введен Петром I в 1724 г. взамен подворного обложения. Подушной податью облагалось все мужское население податных сословий (все разряды крестьян, посадские люди и купцы), размеры подати определялись суммой, необходимой для содержания армии. Была отменена в Европейской России с 1887 г., в Сибири с 1899 г.
Разве тут нет мысли, идеи бунта? Разве не более бессмысленна идея просвещенного науками идеолога — выварить шестьдесят миллионов мужиков в фабричном котле?..
Разбойные бунты жестоко усмирялись. Народ надолго замолкал и смирялся. Просвещенные и культурные сословия и правительство успокаивались и погружались в беспечность. И все оставалось по-старому…
С большой вероятностью можно было бы предсказать, что через сто лет после Емельки Пугачева снова появился бы какой-нибудь разбойник и увлек бы за собой мужика к новому бунту. По законам исторической статистики это должно было случиться в семидесятых годах прошлого столетия. Но на дороге к этому бунту встал умный, предусмотрительный царь Александр II и в 1861 году предупредил бунт манифестом об освобождении крестьян от крепостного рабства.
Царь сказал неразумному дворянству:
— Лучше освободить народ сверху, чем ждать, когда освобождение придет снизу!
Однако неразумные и тут помешали: великая реформа освобождения народа оказалась сильно укороченной сравнительно с первоначальными планами царя и его сподвижников, укороченной в интересах дворянства. Она не оправдала надежд и ожиданий крестьянства.
Немногие честные и прозорливые люди из того же дворянства предупреждали царя и предсказывали, что это ввергнет Россию в будущем в величайшие бедствия и потрясения. Но сила оказалась на стороне тех, которые привыкли строить свое благосостояние на рабстве и кротости народа…
И как только совершилась эта историческая ошибка, мужик снова заговорил на своем страшном языке с властями и помещиками: в течение двух первых лет после падения крепостного рабства было более тысячи народных бунтов и восстаний!
Народ не хотел признать царского манифеста, называл его «подменным» и считал себя и царя обманутыми со стороны господ и подкупленных ими чиновников.
Слепцы по монастырям, по большим и проселочным дорогам жалобно пели:
Кривда Правду переспорила, Ушла Правда к Богу на небо, Пошла Кривда по земле гулять, И от Кривды земля всколебалася!