Шрифт:
— Нет. Он был еще на испытании и в Духе не ходил… Не я, а сам себя он одурманивал… Раза три был он у меня на испытании, и завсегда в нем звериное обнаруживалось.
— Ну, а в чем же заключались эти испытания?..
Лариса тяжело так вздохнула.
— А вот мы с вами теперь сидим во полунощи, и нет чужих глаз. Разя это не испытание? А вот если бы вы меня сейчас в наготе зрели, разве это не испытание было бы? Разных степеней бывают испытания.
— Скажу вам прямо, Лариса: я не выдержал бы такого испытания…
Похлопал ее по плечу.
— Трудно оно, сестрица!.. Если у писаря не было никаких свидетелей, то лучше на допросе отрицать эти испытания…
— Какие же свидетели! Действительно, сто целковых он внес в наш корабль. Так мы бы ему теперь и пять сотен отдали, только бы от грязи этой ослобониться… Я думаю так, что человек этот подкупленный… Начальство его подослало с попом…
— Есть у меня такой адвокат, Лариса, который вам полезен будет. Я с ним в дружеских отношениях. С ним надо поговорить…
Опять тронул горячее плечо Ларисы:
— Ну, вот и искушение…
Подхватил под руку, нагнулся и притянул к себе.
— Что с вами?.. Не надо…
Откинул голову Ларисы и стал целовать в губы. Она не противилась ни поцелуям, ни грубым касаниям. Только взволнованно дышала…
— Зверь ты, зверь… — шептала, закрыв глаза. — Опомнись! Но Павел Николаевич был уже в полной власти зверя. Он потушил обе свечи и запер дверь.
Ночь такая темная, что и Ларисы не найдешь. Спряталась.
— Все равно… Я тебя не выпущу…
………………………………………………………………………
Потом Павел Николаевич долго ходил из угла в угол кабинета, полный самых противоречивых переживаний. Чувство победителя, свойственное в таких случаях мужчине, сменялось трусостью наблудившего школьника и боязнью каких-то еще неосознанных последствий. Другая баба сама поняла бы, что надо молчать, а эта… какая-то исступленная, бесноватая, страшная в своем грехе…
— Эх, черт меня дернул!..
Лег и не мог заснуть… Прикинулась святошей, а на деле…
— Укусила ведь… Самый подлинный зверюга!..
То смеялся, то трусливо затихал, мысленно спрашивая кого-то, что теперь делать? Не уехать ли завтра утром?
По мере все новых и новых неудач на войне развивалось брожение в умах и душах всех сословий и классов.
Политическая авантюра придворной камарильи, потребовавшая огромных кровавых жертвоприношений со стороны народа, вместо ожидаемых лавров царю и отечеству несла позор для России, быстро роняя престиж великого и могущественного государства, оказавшегося вдруг «великаном на глиняных ногах».
Всю ответственность за эту ненужную и позорную войну должны были принять на себя царь и правительство.
— Вы способны воевать только со своим народом!
Общее негодование смешивалось со злорадством. «Чем хуже, тем лучше!» — делалось общим лозунгом. На улице революции чувствовался радостный праздник: там тоже выкинули «пораженческий флаг» с надписью:
«Поражение нашей армии и флота — самый лучший и желательный выход из войны. Бросайте фронт и обращайте оружие против самодержавного правительства, безнаказанно проливающего народную кровь и разоряющего население!»
«Пораженчество», как эпидемия, охватывало озлобленные души.
Надо сказать, что оно имело свою логику. Не что иное, как неудачи на войне, поставили на место жестокого усмирителя и полицейского диктатора Плеве князя Святополк-Мирского, который не только перестал усмирять, а начал искать сближения с возмущенным общественным мнением, решил призвать к делу государственного управления лиц, пользующихся общественным доверием, что уже само по себе являлось осуждением всей прежней политики.
Разве это не победа на внутренней войне народа со своим правительством?
А вот и еще одна победа: разрешено свыше устроить съезд общественных деятелей в Петербурге [593] ! А давно ли эти мечтатели о конституции назывались зловредными крамольниками и подвергались всяческим гонениям?
Как же тут не радоваться собственным поражениям на войне?
В воздухе запахло «политической весной». Запели все большие и малые птицы: о свободе, братстве и равенстве…
593
После гибели Плеве в обществе оживились надежды на демократические преобразования, в связи с чем было решено созвать в Петербурге собрание представителей земских управ. Об этом замысле было доложено царю, который разрешил съезд при условии, что земские деятели не выйдут за рамки своих полномочий. Однако в повестку, помимо вопросов о политических и гражданских свободах, упразднении сословных привилегий, укреплении земств, был включен пункт о созыве народного представительства. В итоге правительство не дало официального разрешения на проведение съезда, поэтому с 6 по 8 ноября 1904 г. участники собирались в частных домах.