страждущих и убогих. Кто меня до утренней мессы побеспокоит в храме – год без перерыва в богадельне

горшки выносить будет.

Гонората охнула и, переваливаясь как утка, побежала в кладовку. Паола же отправилась в храм.

Убедилась, что никому больше не приспичило помолиться посреди ночи. Закрыла двери и заложила

засовом. Трижды прочла «Отче наш». И только потом разрешила себе биться лбом о холодные плиты пола,

стучать о камни бессильными кулаками.

…Ей было пятнадцать – сироте, неизвестно чьей дочке. Дважды в год для неё в монастырь привозили

подарки – чудных кукол, прелестные молитвенники, тонкое бельё и тёплые плащи из причудливой

крашеной шерсти. И деньги, много – поэтому ли или за особую чуткость ума, аббатиса выделяла юную

Пьетру и наставляла её отдельно – в чтении и шитье, рисовании буквиц и лечении ран. Дважды в год Пьетра

надеялась – вдруг объявится мама или отец и заберут её в чудный, широкий мир. Всякий раз надежды

оказывались тщетны, она взрослела и аббатиса всё настойчивей начинала вести беседы о будущем

пострижении.

Неожиданно, ниоткуда стали приходить письма. Чудесные поэмы, игривые и фривольные, нежные и

пронзительные. Они не требовали ответа, они ничего не хотели – просто оказывались по утрам под

подушкой. В конце стояла печать карнавальной маски и подпись «мессер Леонард». Она думала – это её

отец. И однажды, головокружительным майским днём спрятала под рубашкой свои драгоценности –

золотой крестик, жемчужные чётки и пачку писем, перелезла через калитку и сбежала. По счастью ей

повезло в тот же день встретиться с труппой бродячих комедиантов. Актёры не ограбили её, не принудили к

скверному, наоборот – пожалели и дали место в повозке. И покатилось…

Мессер Леонард объявился спустя полгода. Он выглядел таким юным, что Пьетре даже стало смешно

– как этот золотой мальчик мог стать её отцом? Но с первых бесед она почувствовала – мессер Леонард

слишком опытен и умён для своих видимых лет. Он наставлял её в театральном искусстве и театральных

законах, учил играть и держаться на сцене, наряжаться и танцевать. Он водил её по кабачкам – отплясывать

на столах, кутить с контрабандистами, и, прикрыв лицо маской, вытаскивал на приёмы в графских домах –

посмеяться над благородными донами. В Праге он показал ей тень старого Голема и тень ребе Бен Бецалеля,

а в Тулузе открыл, где покоится святая Мария из Магдалы. Он приходил к каждой премьере и любовался ей

и восхищался, облекая восторг в стихи и пьесы для любимого театра… Пьетра так ни разу и не спросила кто

он – однажды мессер признался, будто он дух вечно живого Карнавала, но это выглядело лишь одной из

множества его шуток.

Шли годы, она играла всё лучше. Подруги по труппе уже начали перешёптываться – почему это в

тридцать Пьетра выглядит так же молодо, как и в семнадцать? А она не хотела задумываться – слишком

нравилось менять маски и проживать заёмные жизни – по две или три в день, слишком дорого стоили

аплодисменты и восторг на лицах толпы. Пьетра чувствовала, что способна заставить их плакать или

смеяться и хмелела от этого, как выпивоха от хорошего коньяка. Театр был её мужем, отцом, сыном и

Богом. Земной любовью, мимолётным актёрским флиртом она любила таких же шальных бродяг. Мессер

Леонард оставался денницей, звездой, блеск которой всегда согревает взор.

А потом он их предал. Всю труппу – малышку Неле и старого Арлекина, зануду Бригеллу и тощего

Панталоне, грудастую Кормилицу, великана Солдата и задаваку Жанно. Они ждали, надеялись до

последнего, что мессер Леонард не бросит своих друзей. А он подкупил стражу, чтобы вместо неё, Пьетры,

у столба сожгли труп какой-то старухи, а её увезли в труповозке, на самом дне. Все остальные сгорели.

Стали пеплом и сажей. Ни за что. Низачем.

Леонард рассказал ей тогда о путях карнавала, о весёлой игре в жизнь и смерть. Ни понять ни

простить его Пьетра не захотела, и как только смогла встать на ноги, вернулась в обитель. Приняла постриг.

И ни разу больше не отходила от стен дальше, чем на двадцать шагов. На первой исповеди святой отец

ужаснулся, даже вызвал экзорциста от Папы, но по счастью всё кончилось хорошо. Она стала монахиней,