Правая ладонь рывком поднялась к плечу, рубанула воздух, потом опустилась к бедру и повторила то же движение.

Ослоп, двигавшийся следом, довольно осклабился и мотнул головой: «Давай!!!»

Негзар вытащил из-за пазухи пластину, просунул ее в нужное мес то и осторожно зацепил ею за засов. Легкий поворот кисти — и тот сдвинулся, сместившись на половину ногтя.

«У — уэй!!!» — мысленно взвыл Мышь и повторил движение…

…Комнату можно было не открывать: да, в ней ночевала мать с грудным ребенком. Правда, ребенок оказался не того пола — девочкой. В четвертой комнате по левую руку — тоже. Правда, здесь девочки были постарше: лиственей эдак двух и семи — восьми. Связали и тех и других и пошли дальше. А в шестой по правую задержались…

…Чтобы покачать маятник с Урессом, мне пришлось бросить под ноги бурку и встать на колени. Мальчишка, слишком серьезный для своего возраста, даже не улыбнулся — выслушал мои объяснения, встал в «песочные часы», выставил вперед левое предплечье и попробовал повторить показанное движение.

Получилось, но кривовато: в «атаке», вместо того чтобы давить массой всего тела, он использовал только руку, а в «защите» прогибался в пояснице и частенько терял равновесие.

Справиться с последним было сравнительно легко — я показал ему, как принимать «атакующую» руку на правую ладонь, посоветовал беречь еще не заживший большой палец и несколько раз ткнул кулаком в живот, чтобы он его вовремя напрягал. А вот с первым возникли проблемы: стоило мне чуть — чуть напрячь десницу, как он упирался в нее, как в стену, и, вместо того чтобы давить корпусом, начинал недовольно сопеть.

Попытке на двадцатой я хотел было привлечь к обучению Дайна Седую Прядь, но, покосившись на часового, мрачного седовласого хейсара лиственей сорока, мечущегося от зубца к зубцу так, как будто он находился не на крыше сарти, стоящего в центре мирного города, а на стене осажденной крепости, передумал. И попытался объяснить движение сам:

— Представь, что ты — камень, сброшенный с оу’ро. Тяжелый — тяжелый! А моя рука — перевернутое корыто. Напрягись! Весь! И проломи ее!!!

Представил. Напрягся так, что аж покраснел. Вскинул руку в верхнюю точку, надавил, увидел на моем лице недовольство и вспыхнул:

— Не получается… Может, мне сначала попробовать правой? Палец уже не болит, поэ…

— Нет, нельзя: руки должны работать одинаково…

Надулся. Потом разозлился и… продавил! Потом повторил движение еще раз и понял, что у него получилось:

— Так?

— Похоже… — кивнул я. — Работаем…

…Минут через двадцать, когда начал накрапывать дождик, а у Уресса от боли в плечах перестали подниматься руки, я сказал ему, что на сегодня достаточно.

— Я не устал! — взвыл он. — Вернее, устал, но могу ходить по кругу, бить ногами, приседать, прыгать…

— Уже поздно. К роме того, я собираюсь пойти поужинать…

— А — а-а… — расстроенно протянул он, потом вздохнул и с пылом произнес: — Да не отведет от тебя взгляда Снежный Барс, Мастер! Спасибо за тренировку!

— Беги уже… — улыбнулся я, проводил взглядом сорвавшегося с места мальчишку, встал с коленей, поднял бурку, стряхнул с нее капельки воды и недовольно посмотрел на черную муть, клубящуюся над головой.

— Это надолго, ашер… — поймав мой взгляд, криво усмехнулся Дайн. — Ветер — с Ан’гри. Лить будет сильно и долго…

Я помрачнел: ночевать на крыше в ливень было глупостью, значит, надо было спускаться вниз, к Ратке…

При мысли о том, что мне опять придется отбиваться от девки, пытающейся отработать полученные деньги, и без того неважное настроение стало еще хуже. В какой-то момент я даже задумался, не напроситься ли на ночлег в комнату, в которой меня поселили в день приезда, но решил, что Тарваз может счесть это оскорблением, и раздраженно захрустел костяшками пальцев.

— Пойдешь вниз — закрой за собой люк, а то зальет все сарти… — буркнул часовой, встал на колени около очередной щели, внимательно прислушался, потом подался вперед и выглянул наружу…

…Ратка валялась на кровати в тонюсенькой нижней рубашке, задранной до середины бедер, и бездумно смотрела в потолок. Услышав скрип открывающейся двери, она перевернулась на бок и, даже не подумав прикрыть вывалившуюся из выреза грудь, радостно заулыбалась:

— Ну наконец-то!

Я молча стянул с ног мокрые сапоги и поморщился — ноги не пахли, а воняли.

Подошел к бочке для омовений, заглянул внутрь и угрюмо вздохнул — в ней было пусто. Значит, с сапогами я поторопился.

— Вода будет! Уже бегу!!! — воскликнула Ратка, вскочила с кровати, накинула на себя мою бурку и как была, босиком, метнулась к двери.

— Обуйся, на улице дождь! — буркнул я.

— Ничего страшного…

Решив, что она давно не ребенок и знает, что делает, я пожал плечами, сел за стол и пододвинул к себе остатки ее обеда — тарелку с вареной репой, кусок овечьего сыра и краюху хлеба.