Почти в то же самое время, когда Достоевский писал «Белые ночи», Плещеев сочинял свою повесть о Мечтателе. Называлась она «Дружеские советы» и тоже попала в «Отечественные записки». Должно быть, Плещеев задумал ее не без влияния Достоевского. Должно быть, оба замысла зрели вместе. А возникли они, быть может, именно тогда, светлыми весенними ночами 1848 года, когда возвращались вдвоем от Петрашевского, когда, прислушиваясь к далекому гулу грандиозной борьбы, разгоравшейся на Западе, горячо, страстно грезили о близящемся царстве Свободы, и точно бы укором отдавались в их сердцах эти призывные слова:

Жадность к живой жизни, стремление перейти, наконец, от слов и мечтаний к спасительному и великому делу — вот что соединило, сдружило между собой вовсе непохожих и порою далеких друг другу людей. К Петрашевскому шли потому, что сами собрания у него представлялись полезной и славной работой. Сами разговоры необходимо вели к действию — вели постепенно, медленно, кружным путем, но Петрашевский полагал этот путь вернейшим.

— Путь наш хотя и долог, но маршрут хороший у нас, — говорил он.

Однако не все соглашались безусловно с хозяином «пятниц». Нашлись горячие, нетерпеливые умы, которые и на первых порах не довольствовались одной пропагандой, но хотели тотчас же готовить бунт, революцию. Вожаком их стал Николай Александрович Спешнев.

Однокашник Петрашевского по Царскосельскому лицею, Спешнев был богатым курским помещиком и владельцем двух домов в Петербурге. Высокий, статный, необыкновенно красивый — правильные черты лица, волнистые русые кудри до плеч, — он тотчас же обращал на себя внимание, где бы ни появлялся. В каждом его слове, во всей повадке видны были внутренняя сила, сосредоточенность, недюжинная воля и завидная уверенность в себе. Прожив несколько лет за границей, Спешнев увлекся там социальными и революционными теориями, участвовал волонтером в гражданской войне в Швейцарии на стороне демократических кантонов и вернулся на родину ярым противником царской власти и крепостного права.

По возвращении в Петербург Спешнев стал частым гостем на «пятницах» Петрашевского. Здесь он мало говорил, зато часами слушал, приглядывался к посетителям «пятниц». Лишь немногих из них удостаивал вниманием и беседой — тех, кого хотел привлечь к своим революционным замыслам. В числе избранных оказался и Достоевский.

Федор Михайлович поначалу сторонился Спешнева. Он чувствовал обаяние, притягательную силу этого человека, но в его волевой натуре писателю чудилось нечто наполеоновское, даже демоническое. За глаза он называл Спешнева «Мефистофелем».

— Я его мало знаю, да, по правде, и не желаю ближе с ним сходиться, — говорил Достоевский доктору Яновскому. — Этот барин чересчур силен и не чета Петрашевскому.

Но случилось так, что время и происходившие в мире великие события сблизили и даже сделали союзниками этих очень разных, во многом чуждых друг другу людей.

Революционный пожар, столь бурно вспыхнувший весной 1848 года по всей Европе, был уже к зиме почти повсюду затушен, потоплен в крови. Правда, от огня и потрясений старый порядок немало потерпел, и кое-что в нем пришлось подправить, изменить и обновить, но основы, самые устои его, уцелели. Той великой перестройки жизни, о которой мечтали высокие умы, революция не принесла.

Среди последних, не затоптанных еще очагов революции, были австрийские владения в Италии и Венгрии. Покончив с «беспорядками» в центре империи, австрийское правительство решило приструнить и своих подданных — итальянцев и мадьяр. За Альпами дела австрийцев шли неплохо, но в Венгрии они терпели одно поражение за другим. Если бы венгерским бунтовщикам удалось отстоять свою свободу, австрийский монарх вряд ли усидел бы на троне. А новая революция в Вене опять подняла бы всю Германию, Италию, порабощенных Австрией поляков. Забурлила бы, верно, и русская Польша.

В конце 1848 года стало известно, что Николай I снаряжает огромную армию на помощь австрийцам. Так неожиданно, так причудливо все повернулось: судьбы европейской революции, судьбы Европы, судьбы человечества решались теперь здесь, в Петербурге!

Сколько толковали об этом в маленьком ветхом домике у Покровской площади! Через много лет Достоевский вспоминал, как на вечерах у Петрашевского он гневно нападал на правительство Николая, предложившее свои кровавые услуги австрийскому канцлеру Меттерниху. Да, у правительства были наготове тысячи солдат, сотни пушек.

А они, горстка безоружных мечтателей, с чем они могли выступить на защиту сражающейся Венгрии, всеобщей свободы?.. У них было лишь слово истины. Всего лишь честное, искреннее слово. Но, быть может, и это не так уж мало?..

Как-то раз к Спешневу пришли Достоевский и Плещеев.

— Вы, конечно, правы, — с жаром говорил Достоевский, — из затей Петрашевского никакого толка выйти не может. Да к тому же у него всегда видишь столько незнакомых лиц — страшно слово сказать…