Своеобразное положение в английской колониальной империи занимал Ньюфаундленд, основная ценность которого заключалась в прилегающих к нему отмелях, изобилующих треской. Приносивший немалые доходы промысел этой «говядины бедняков» традиционно находился в руках купцов и судовладельцев западноанглийских городов, преследовавших свои специфические корпоративные интересы и в течение долгого времени активно выступавших против создания на острове постоянных поселений. Со своей стороны английское правительство (так же как и французское) нуждалось в Ньюфаундленде прежде всего потому, что рыболовные суда в то время были практически единственным источником квалифицированных кадров для военно-морского флота, и за Большой Ньюфаундлендской банкой уже с конца XVI в. закрепилась репутация основной «школы» или «питомника» военных моряков. [191] Впоследствии в английских ордонансах 1661 и 1670 гг., регламентировавших тресковый промысел, владельцам рыболовных судов предписывалось в обязательном порядке брать в каждый рейс одного новичка на каждых четыре человека команды. Аналогичные распоряжения во Франции издавал Кольбер и его преемники. [192]

Различные колонии и/или направления колониальной экспансии имели в Англии своих сторонников, которые, действуя в своих интересах, пытались оказывать воздействие на политику правительства с тем, чтобы привлечь его внимание к тем или иным регионам и проблемам. Возможности лоббирования не у всех были одинаковыми, и зачастую далекая периферия (вроде района Гудзонова залива) благодаря поддержке влиятельных лиц попадала в центр внимания сильных мира сего, тогда как другие колонии оставались вне поля зрения властей.

Что касается самого английского правительства, то его подход к колониальной экспансии в Северной Америке в XVII — начале XVIII в. также был неоднозначным, что было связано как со спецификой и неоднородностью самого объекта экспансии, так и с особенностями внутреннего развития метрополии в то время. Естественно, что колониальная политика Якова I и Карла I отличалась от курса, проводившегося Кромвелем; этот курс, в свою очередь, не был похож на подходы к заморским сюжетам последних Стюартов и Вильгельма Оранского. Однако здесь можно выделить ряд общих черт. Во-первых, степень заинтересованности всех английских правителей в развитии колоний на Североамериканском континенте в то время была не слишком большой, и уж во всяком случае не являлась фактором первостепенной важности, определяющим государственную политику. Во-вторых, контроль официального Лондона над предприятиями, которые осуществлялись его подданными, часто был достаточно слабым и носил формальный характер. В-третьих, и у Кромвеля, и у всех Стюартов, и у Вильгельма III подход к колониальной экспансии был весьма прагматичным, основанным на меркантилистских идеях; какая-либо ярко выраженная политическая или идеологическая подоплека в нем отсутствовала.

Ф. Паркмен не раз замечал, что в XVII в. владения Лондона в Северной Америке представляли собой «тело без головы». [193] Это утверждение верно лишь отчасти. В период реставрации правительство, продолжая политику, начатую еще при Кромвеле, стремилось прежде всего упорядочить систему управления своими заморскими владениями и усилить контроль над ними. С этой целью в 1674 г. был создан специальный Комитет Тайного Совета (вошедший в историю как «Лорды торговли» — Lords of Trade, который должен был собирать информацию о ситуации в колониях и на основании ее анализа давать рекомендации органам исполнительной власти. Этот комитет и в особенности его секретариат (Plantation Office), где с 1675 г. тон задавал Уильям Блэтуэйт, быстро приобрел достаточно большой вес и оказывал заметное воздействие на колониальную политику правительства. Сразу же отметим, что он продолжал функционировать (практически в неизменном составе) и после Славной революции вплоть до 1696 г., когда был создан Совет по торговле и колониям (Board of Trade and Plantations).

В XVII — начале XVIII в. (а также и в последующий период) принятие решений в области колониальной политики в Англии зависело от множества чиновников и ведомств, имевших различную степень заинтересованности в данном вопросе и различные властные полномочия. Решающее слово и до и после Славной революции принадлежало Тайному совету; хотя с конца XVII в. все более заметной становилась роль кабинета и прежде всего государственного секретаря южного департамента. И тот и другой опирались на стоящий как бы за их спиной Совет по торговле и колониям, влияние которого благодаря его осведомленности было достаточно велико. Далее шли казначейство с подчиненным ему таможенным ведомством, адмиралтейство и военное министерство. Учитывая, что кроме этого на колониальную политику Лондона всегда оказывали заметное воздействие групповые и частные интересы, следует признать, что механизм управления колониями был весьма сложным, если не сказать запутанным. Как отметил американский историк Л. Ледер, «логика и справедливость не всегда преобладали в принятии решений в Англии; интерес или влияние важных лиц часто имели большее значение <… > это делало и без того сложную систему Британской империи совершенно непостижимой, особенно для ее колоний». [194]

Однако при всей разнородности английских колоний в Северной Америке (и не только там), при всем разнообразии подходов английского общества и правительства к заморским сюжетам, во второй половине XVII в. в англосаксонском сознании постепенно начала формироваться идея Британской империи (само это выражение появилось в 1692 г.). В то же время с точки зрения специалистов хозяйственная и политическая структура, которую можно назвать имперской, была сформирована к началу XVIII в. (здесь вполне уместно говорить об «имперском дискурсе»). При этом, как отметил еще К. Уббелоде, следует различать «теоретическую империю», которую отстаивали империалисты, и «реальную империю», постоянно подверженную потрясениям и искажениям. [195]

Колониальные владения Парижа представляли собой относительно более простую структуру. [196] Вплоть до начала XVIII в. на Североамериканском континенте существовала лишь одна французская колония — Новая Франция. Ее ядром являлись поселения долины реки Св. Лаврентия, региона, который в то время обычно называли Канадой. К нему примыкали Акадия и французские посты на Ньюфаундленде, представлявшие собой своего рода филиалы или «автономии» в составе Новой Франции (см. карту 1). В административном плане в различные периоды степень и форма их подчинения квебекским властям была неодинаковой, а значительные расстояния и отсутствие надежных коммуникаций подчас делали ее и вовсе призрачной.

В целом, интерес к колониальной экспансии в Северной Америке у французского правительства был невелик. Отдаленные земли, не производившие за исключением пушнины никаких ценных товаров, всегда находились у него даже не на втором, а, скорее, на третьем плане. Но заинтересованность французского общества в заморских делах также была весьма ограниченной и не шла ни в какое сравнение с той ситуацией, которая имела место по другую сторону Ла-Манша (лишь сравнительно небольшое число купцов и судовладельцев из западнофранцузских портов стремилось развивать торговлю с Канадой). В результате основной движущей силой французской экспансии оказалось все же абсолютистское государство, что, естественно, наложило на нее сильнейший отпечаток. Создание и расширение колониальной империи на Североамериканском континенте являлось прежде всего государственной политической акцией (еще раз подчеркнем — далеко не первостепенной важности), к которой добавились миссионерская деятельность и пушной промысел. В XVII в. французский абсолютизм находился на подъеме, и Ришелье и Людовик XIV могли позволить себе роскошь уделить внимание второстепенному сюжету.