«При чем тут это дело? Надо расследовать — расследуйте. Производите все необходимые действия. Мы сейчас говорим совсем о другом, Юрий Ильич, — сказал я. — После того, что с вами случилось, я считаю, что вы не можете оставаться на посту генпрокурора. Не буду ругаться с вами, не буду уговаривать вас. Пишите заявление. Я с вами работать не буду».

Скуратов замолчал, но ненадолго. Сказал, что он считает вредным для дела, когда между президентом и генпрокурором складываются вот такие ненормальные отношения. Что он хочет работать в команде президента. Опять заговорил о деле «Мабетекс». Мол, если придет другой генпрокурор, ему не удастся уладить это сложное дело.

Было отвратительное, мерзкое чувство, что Скуратов открыто торгует уголовным делом» [464] .

Естественно, в книге самого Скуратова об этом не было сказано ни слова. Он просто написал: «.Можно было послать, конечно, все ко всем шутам, закрыть глаза на коррупцию и кремлевское воровство и пойти на компромисс, который мне постоянно предлагали Путин и Степашин, — дать, например, согласие войти в состав Конституционного суда (должность очень почетная) вместо умершего Олейника или уехать послом в Финляндию. И все бы мигом забылось, и сам бы был целее, не рвал бы себе нервы и сердце. Но этого я не мог себе позволить» [465] .

Как видим, прямо противоположное сказанному первым российским президентом. А из двух противоположных суждений минимум одно ложное.

Впрочем, в одном обстоятельстве сходство есть: оставить в должности генерального прокурора Скуратова уже никто не предлагал. А при всей почетности путинско-степашинских предложений — все они на порядок менее значимы должности главы российской прокуратуры. И тут невольно возникает некая коварная мысль: а если бы в качестве компромисса предложили остаться в прежней должности? Может, это перевесило бы чашу неподкупности?

Гадать не будем, все равно предложение такого не последовало. Да и правильно сделали. Единожды предавший (а как ни крути, в морали того круга российской власти — Скуратов «предал» своего благодетеля) предаст и второй раз.

Немного позже Путину журналистами были заданы вопросы. Почитаем их и ответы на них:

«...Ведь в случае со Скуратовым ничего не было доказано судом, что не помешало лишить его работы.

— Скуратов отстранен от работы в полном соответствии с законом, в котором написано, что на период расследования возбужденного против генерального прокурора дела он должен быть отстранен. Что и было сделано.

— Вы допускаете, что, если расследование завершится ничем, он вернется?

— Теоретически да. Но есть ведь не только уголовно-правовая сторона, есть и моральная. Для меня лично с этой моральной стороны все ясно. Я точно знаю. Мы с ним на эту тему говорили.

— А почему же он опять отказался?

— Потому что не хотел быть скомпрометированным, вот и все.

— Была встреча вчетвером. Борис Николаевич, премьер-министр Примаков, я, тогда директор ФСБ, и он.

Борис Николаевич достал кассету и фотографии, сделанные с видеозаписи. На стол просто положил. И говорит: «Я считаю, что вы не можете работать дальше Генеральным прокурором».

И Примаков тоже согласился: «Да, Юрий Ильич, я считаю, вы не можете работать дальше Генеральным прокурором». Юрий Ильич подумал, взял бумагу и написал, что уходит в отставку» [466] .

Интересно еще одно обстоятельство. Ельцин отметил: «В тот день Скуратов написал еще одно заявление об отставке: «Глубоко осмыслив прошлое заседание Совета Федерации, я хотел бы прежде всего поблагодарить за оценку моей работы. Вместе с тем, учитывая реальное положение дел, сложившуюся вокруг меня морально-психологическую обстановку, я принял решение уйти в отставку.» [467]

Обратим внимание: Скуратова только что поддержал Совет Федерации, а он вновь пишет заявление с просьбой отставки. Все это похоже на то, что в президентских апартаментах ломать Скуратова умели, в себя он приходил уже когда выходил на вольный воздух. Это не к тому, что душно у президента было, а к тому, что, похоже, Юрий Ильич, наслушавшись других уговаривающих, — менял свою позицию.

Сам же он писал более красиво: «Мне надо было держаться. Нельзя было показать, что на душе тошно, — иначе раздавят, точно раздавят. Одно я понимал твердо: что бы ни крутилось, вопрос мой так или иначе будет обсуждаться Советом Федерации и судьбу мою будет решать Совет Федерации, только этот Совет, и никто больше» [468] .

Именно понимание этого, похоже, сильнейшим образом влияло на последующее поведение Скуратова. Но мало объясняло, зачем же он поддался на еще одни уговоры и подписал второе заявление об отставке. Сам же он, словно оправдываясь, написал: «Меня пытались шантажировать, повели со мною недостойную игру, и мне, чтобы не быть уничтоженным, надлежало в эту игру вступить» [469] .

«Вступить в игру» — это как? Сказать, что согласен уволиться, а самому обмануть и продолжить деятельность во вред «Семье»? Но не проще ли было проявить мужество и не поддаться на уговоры, т. е. не писать второе заявление об увольнении?