«С кремлевского холма стали раздаваться голоса, — вспоминал Скуратов. — Я не сдержал слова, не ушел. Не я не ушел, а меня не ушли — вот так будет правильно. «Не ушел» и «не ушли» — это разные вещи. Совет Федерации не дал мне уйти, именно СФ решил разобраться, понять, что происходит. Игру со мной кремлевские моралисты повели без правил» [475] .

Прокуратура активизировалась до самого предела. «27 марта следователи Генпрокуратуры обыскали Кремль и произвели «выемку документов» из 14-го корпуса. Этот факт, честно признаюсь, меня обрадовал. Я был уверен, что скуратовский шантаж, возбужденное им в глубочайшей тайне дело «Мабетекс» — всего лишь мелкая уловка, хорошая мина при плохой игре. Я понял, что иду абсолютно правильным путем. Пусть следователи и прокуроры продолжают свое дело в рамках закона. Точно такие же задачи и перед президентом — отстаивать государственные интересы, несмотря ни на что. Я должен отстранить нечистоплотного прокурора, и я это сделаю» [476] .

Злата Рапова, вспоминая свои разговоры со Скуратовым, писала: «В том, что слежка присутствовала, мы не сомневались. Скуратова «вели» довольно плотно. За его машиной следовала другая, телефонные переговоры и разговоры в машине прослушивались.

Однако, не чувствуя за собой никакой вины, Юрий Ильич общался свободно и чрезвычайно доверял людям» [477] .

Информация стала появляться в прессе. «...Внезапно разразились громкие коррупционные скандалы, еще более скомпрометировавшие президента и его окружение. Итальянская газета «Коррьера делала сера» писала, что в обмен на заключение миллионных контрактов на реконструкцию кремлевской резиденции Ельцина глава швейцарской фирмы «Мабетекс» не только передал ему, его дочерям и Бородину огромную сумму в валюте, но и открыл на их имя счета в швейцарских банках и выдал им кредитные карточки. В Москве тут же опровергли все обвинения. Но одновременно в американских газетах появились сообщения о том, что многие высокопоставленные российские чиновники отмыли через счета в нескольких американских и других иностранных банках около 15 миллиардов долларов. Называли, в частности, такой солидный финансовый институт, как Бэнк оф Нью-Йорк. По данным российских и западных экспертов, за рубеж ушла также значительная часть кредитных траншей МВФ» [478] .

«Тесную группку клептократов, составляющих «семью», ждало мрачное будущее — дела об отмывании денег за рубежом, очень большая вероятность поражения на парламентских, а затем и президентских выборах» [479] .

Между тем, Ельцин, вспоминая 1999 год, напишет: «Летом началась кампания дискредитации меня и моей семьи, серия проплаченных публикаций в нашей, а потом и в зарубежной прессе, причем именно в той прессе, которая многие годы была каналом «слива информации» для КГБ. И Лужков не погнушался немедленно выступить с официальным заявлением, в котором потребовал (именно так!) предъявить доказательства моей невиновности. Говорил, что будет верить во все, пока не будет этих доказательств. Помнится, это меня особенно поразило. А как же презумпция невиновности?

...Я привык к оскорблениям в желтой прессе, в неразборчивой в средствах депутатской среде. Но еще никогда политик федерального уровня не попирал мои человеческие права так грубо и беззастенчиво.

Для меня очевидно: Лужков не мог не знать, что обо мне пишут заведомую ложь, ничем не доказанную и не подтвержденную. Но, видимо, азарт политического игрока заставил его не считаться с этим» [480] .

«Но вот к чему я не был готов совершенно — так это к удару в спину со стороны единомышленников, — напишет позже Ельцин. — А удар не замедлил последовать. От умного, интеллигентного телеканала — НТВ. В передаче «Итоги» обозреватель Евгений Киселев показал «схему президентской семьи». Эти фотографии на экране чем-то напомнили мне стенд «Их разыскивает милиция». Я такие стенды в Свердловске очень часто видел: на территории заводов, на автобусных остановках, возле кинотеатров. Там красовались личности пьяниц, воров, убийц, насильников.

Теперь «милиция» в лице НТВ «разыскивала» мою так называемую Семью: мою дочь, Волошина, Юмашева.

Всем этим людям, включая меня, приписывалось подряд все что можно: счета в швейцарских банках, виллы и замки в Италии и Франции, взятки, коррупция.

Передача по НТВ повергла меня в шок. Скучный поток демагогии по третьему каналу, в мэрской прессе, по большому счету, был безвреден, хоть и неприятен: от него за версту разило ремесленной, наспех состряпанной пропагандой. А вот здесь, конечно, поработали мастера своего дела. Ложь умело пряталась за «фактическими деталями». Это уже была настоящая провокация. И настоящая травля» [481] .

Все это уже подрывало авторитет первого российского президента, делало невозможным его личное участие во все приближающейся президентской гонке. Срочно нужен был «наследник».

Сделаем небольшое отступление от разговора по конкретным делам и поговорим чуть-чуть о теории, точнее о преступной практике ведения заказных уголовных дел.

Получив в советские времена юридическое образование, а также навык практической следственной и оперативной работы, не всегда можно привыкнуть к новому пониманию новых «ценностей» уголовного дела.

Да, времена действительно изменились. Когда-то критическая статья в газете означала, что ее «герой» как минимум будет уволен или понижен в должности, а нередко и попадет в места лишения свободы. Сейчас только дураки и бедняки огорчаются, когда их ругают на телеэкране или на газетной странице. Наученные опытом и обеспеченные люди даже не пытаются оправдаться. И только если уж приспичит, купят время на телевидении или место в газете, где расскажут (распишут), как они хороши. Так появляются заказные статьи, теле- и радиопередачи.

Это вам не социализм, это. А впрочем, мы и сами не знаем, что это.

Начальник Главного управления собственной безопасности МВД РФ Константин Ромодановский весной 2003 года констатировал: «В Советском Союзе в кадровой политике существовала система строгого контроля и надежный механизм защиты граждан от милицейского произвола. Потом все рухнуло» [482] .

Изменилось и отношение к уголовному делу. Раньше в органах КГБ обычно уголовные дела возбуждались по тщательно подготовленным материалам и обязательно должны были привести к рассмотрению дела в суде и к приговору. Иное считалось очень серьезным браком. В органах внутренних дел и прокуратуре, где дел было гораздо больше, такого брака порой хватало, но всегда брак и назывался браком, никто обычно не возбуждал уголовных дел в иных целях. Исключения были, но на общем фоне их было слишком мало.