Молнией стрела к чинаре той дошла, —

Ветвь одну большую с нее сорвала, —

Всю длину майдана покрыть бы могла!

Изумлен народ, — прекрасные дела!

Изумлен Ултан, — опасные дела!

— Ну, и показал работу дед Култай!

Подозрителен мне что-то дед Култай… —

Новая грызет забота: дед Култай!

Всю страну обходит о Култае слух:

«Вот какой стрелок чудесный тот пастух!»

Говорят иные: «В нем нечистый дух».

Про себя кой-кто, а кое-кто и вслух Говорят:

«Будь проклят ултантазов пир!

Сдох бы он, отродье шлюхи — Ултантаз!

Дед Култай давно от старости протух:

Не вернулся ль тайно Алпамыш-батыр? —

Переполошился весь конгратский мир…»

А теперь, помня свое обещание, о матери Ултантаза расскажем.

Когда-то мать Ултантаза называли «Бадам-поганша», — теперь величать ее стали «Бадам-ханша». Говорившему по привычке «Бадам-поганша» язык отрезали. В молодости персиянка Бадам пастушкой была. Привычку имела спать с высунутым языком. Отклевала ей однажды ворона кончик языка, — стала Бадам косноязыкой: вместо «р», говорила «й».

Стала она наложницей Байбурибия, родила от него сынка — Ултана этого. — Считал он себя Алпамышу братом, — случая дождался — овладел страной. Мать его, Бадам-поганша, ставшая Бадам-ханшей, зла была, как бешеный верблюд. Чуть ей что нашепчут, сама чинит налево-направо суд и расправу. Ненавидел ее и простой и знатный народ… Говорили про нее: «Поганый казан у хана не более благоухает, чем у чабана».

Между тем Ултантаз, обнадеженный словами Барчин, продолжал пировать, к свадьбе готовиться. Время подошло девичник справлять, «олан» [45]вести.

Сказала Бадам-ханша:

— В стайости моей дождавшись бъякосочета-ния бека-сына своего, готова я на ядостях сама на двугойбом вейблюде вейхом отпъявиться — девушек-къясавиц на олан собиять.

Села она на верблюда, поехала — девушек-молодок скликать. Едет Бадам — поет:

— Медленно, быстъенько скачу.

Уличкой къютенькой скачу,

Тъёпочкой узенькой скачу,

Гойлинкой сизенькой лечу,

Низко я, низенько лечу.

Видеть я, къясавицы, вас

На пию у сына хочу.

Пъёсьба — посетите наш пий!

Сами вы пъекъясны на взгляд,

Къясный надевайте наяд,

Язум ясный в девушке — клад,

В бойком слове ценится склад.

Вами же гойдится Конгъят!

Пий мы задаем на весь мий, —

Пъёсьба — посетите наш пий!..

Так Поганша-ханша Бадам

Ездит по родам-племенам.

Речь убогой кто разберет?

Слушает — смеется народ, —

Каждый закрывает свой рот…

Наступил вечер олана. Приходят девушки. Худышки — мышками шмыгают, козочками прыгают, порхают, как мушки, хохотушки-резвушки. Толстушки — мягки, как подушки, в ожиданьи пирушки сидят или ходят — величавы, как павы…

Со своего верблюжьего пастбища пришла и Ай-Калдыргач, сестра Алпамыша. Дошел до нее слух, что Барчин-ай дала согласие Ултану, что в этот вечер состоится бракосочетание их. Подумала: «После того как бракосочетание совершено будет, перейдет она к Ултану во дворец — когда-то еще придется мне с Барчин-ай, бедняжкой, свидеться?..» Как ни тяжело ей было думать, что Ай-Барчин женой Ултана станет, — решила она пойти.

Пришла она, — Бадам-ханша дала ей два светильника в руки, третий на голову ей поставила.

Тут Ядгар тоже пришел. Калдыргач Ядгару, любимцу своему, такое слово сказала:

— Ядгарджан, внемли-ка слову моему:

К племени пришла я снова моему.

В свадебном собраньи — для чего держать

Мне на голове светильник, — не пойму.

Ты, мой джан-Ядгар, так весел почему?

Иль обласкан теплым словом ты людским,

Иль над положеньем бедственным моим

Посмеяться хочешь ты, Ядгар-джаным?