Палкою батыра к жизни возвратил,

Бека не на шутку этим рассердил.

Алпамыш поклажу наземь положил,

Деда вновь к себе поближе подпустил,

За кушак его как следует схватил.

Дед Култай от страха всех лишился чувств,

В ребрах у Култая раздается хруст.

Осень подошла — цветник увядший пуст, —

И ворона сядет на розовый куст.

Палка совершила, видно, чудеса!

За кушак Култая Алпамыш взялся —

Поднял, раскачал — и бросил в небеса.

За его полетом Алпамыш следит.

Дед игральной бабкой с неба вниз летит,

И с небес батыру юному кричит:

— Э, сынок, смотри, как бы Култай, твой дед, —

Быть ему живым-здоровым до ста лет, —

На куски разбившись, не наделал бед:

Без меня коням твоим присмотра нет!

Сделать, что прикажешь, я даю обет.

Лучшего коня поймаю в табуне, —

Только б на куски не расшибиться мне!..—

С неба долетали вопли старика.

Вытянулась вверх батырская рука,

За кушак поймал Култая Алпамыш,

Подхватил — и наземь положил его,

Грудь ему коленом придавил слегка:

— Ну-ка, дедушка, поймайте-ка мне коня, — сказал Алпамыш.

— Погоди, сынок, поймаю, — отвечает Култай, — только не сейчас.

— Нет, сейчас же поймай!

— Как же я тебе коня поймаю, если встать не могу? — рассердился Култай. Отпустил его Алпамыш, — Култай крикнул: — Курхайт! — Тут лошади со всех девяноста пастбищ, все, сколько их было, побежали на его зов, собрались перед ним. Култай дал Хакимбеку укрук, — сказал: — Сам лови, какого хочешь.

Взял Хакимбек укрук, решил закинуть его на шею буланого коня или на гнедого коня с пегими ногами, или на крупного быстроного коня-шапака. Забросил он укрук, опустился укрук на шею одного чубарого коня с длинной, шелковистой гривой. Оказался конь не таким, о каком душа его мечтала, не пришелся он Алпамышу по вкусу, — отпустил он этого коня, думая про него: «Чересчур уж нежен конь этот, — невынослив окажется в походе».

Закинул он снова укрук — снова попался тот же конь, снова отпустил его Алпамыш, говоря:

— Э, навлечешь ты беду на меня, околеешь в походе, опорочишь меня, на несчастье мое попадаешься ты мне!

В третий раз закинул укрук Алпамыш, в третий раз поймал он все того же шелкогривого чубарого конька.

— Видно, это и есть судьба моя! — сказал Алпамыш. Подтянул он коня к себе, надел ему на шею свой кушак, подвел его к месту, где седло и упряжь лежали — и осматривать его стал, гадая, каким же окажется этот сужденный ему конь.

Подходит к нему в это время Калдыргач-аим со своими девушками, — посмотрела на брата, поняла сразу, что недоволен он конем своим, что опечален потому Алпамыш.

Взяла она из рук его поводья, погладила коня по крупу, осмотрелась по сторонам, — сказала:

— Не печалься, не думай, что это плохой конь. Человек, севший на этого коня, увидит многие страны, достигнет цели своей.

Подбодрила она этими словами брата, поздравила его, так говоря:

— Конь серо-чубар, — каков уж есть, — таков.

Но не сыщешь в мире лучших скакунков. Говорю тебе, — он счастье седоков:

На таком коне сразишь любых врагов.

В сбруе, под седлом нарядней аргамак.

Ты к луке подвесишь золотой садак, —

Ветром конь помчится в бой и на улак,

И к миндалеокой ты примчишься так.

Поздравляю, братец, — клад — не аргамак!

Скакуна такого будешь ты любить.

Только сядь, — он сам свою покажет прыть.

Он тебе врагов поможет перебить,

Вызволить Барчин — и с ней счастливым быть.