Только сын мне дорог, нежный мой росток, —

Он, как вам известно, у меня один, —

Не пошлю я сына ради Ай-Барчин!..

На майдане скачет конь коню в обгон,

Обогнавший всех — попоной награжден.

Хватит Алпамышу и в Конграте жен!

Слушайте, гонцы, вам надо уезжать.

Хоть и не хочу вас этим обижать, —

Языки прошу на привязи держать,

Чтобы Алпамыш, храни аллах его,

Знать о вас не знал, не слышал ничего!

Ночью уезжайте с места моего

И никто чтоб вас не слышал, не видал,

Алпамышу бы о вас не наболтал,

Чтобы он в поход коня не оседлал, —

Враг не ликовал бы, друг бы не рыдал, —

Чтобы хан конгратский жертвою не стал!

О невесте спорной сын мой не мечтал.

Ну, гонцы, в дорогу! Я ответ вам дал!

Если же о вас дойдет до сына весть,

Я вас догоню и окажу вам честь:

У меня в Конграте виселицы есть!

Помните, гонцы, я вас предупреждал!

Услыхав эти слова, пообещали гонцы никому о цели приезда своего и словом не обмолвиться, так между собой порешив: «Как хочет, так пусть и поступает, — нам-то что за дело? Мы свою службу выполнили, — письмо доставили». С этим и уехали они обратно в страну калмык ов…

Был у Байбури табунщик-раб, Култай было имя ему. Была у него в табунах кобыла сивой масти, числилась она в доле наследства Алпамыша. Родила сивая кобыла чубарого жеребчика. Посмотрел на него Култай — решил: «Жеребчик этот тулпаром будет!» — и отвел его к Байбури. Простоял жеребчик несколько лет на откорме. К тому времени, когда гонцы Барчин обратно уехали, круп у коня округлился, грива через уши перекинулась, резвился чубарый конек, глаза в небо закатывая. Было это через несколько Дней после отъезда гонцов, — посмотрел Байбури на жеребчика — подумал: «Не нравится мне игра этого конька негодного, — недоброе предвещает она». Ударил старик чубарого палкой по крупу, вывел из стойла, привел к пастуху Култаю, приказал пустить его к прочим коням в табун — ивернулся к себе…

Сестра Алпамыша Калдырчаг-аим, зайдя однажды с подружками своими в юрту отца своего, ларец отцовский открыла, вещи разные перебирать в нем стала, — видит — письмо какое-то лежит. Взяла она это письмо, прочла, — письмом Барчин оказалось оно. Подумала она: «Видимо, письмо это гостившие у нас гонцы привезли, видимо, не хотел отец помочь бедняжке Ай-Барчин, потому и спрятал письмо в ларец». Сказала она девушкам своим: «Пойдемте-ка к брату-беку моему, отдадим ему письмо, испытаем его, каков он есть». — Отправились они к Алпамышу.

Исполнилось в ту пору Хакиму-Алпамышу четырнадцать лет, был он, как нар молодой, силой своей опьяненный. Прочел письмо Алпамыш, — сел — про себя думает:

«Если она на расстоянии шестимесячного пути находится в руках у сильных, врагов, стоит ли мне жизнью своей пожертвовать, ради того только, чтобы жену себе взять?»

Поняла Калдыргач думу его, — говорит ему такое слово:

— Вот мои подружки в радости, в нужде;

С ними неразлучна я всегда, везде.

Брат мой дорогой, мне стыдно за тебя:

Дяди-бия дочь кудрявая — в беде!

Лучник в бой берет свой самый лучший лук,

Человеку в горе — утешенье друг.

Темной ночью светел полнолунья круг.

Дальняя чужбина — край обид и мук, —

Наша Барчин-ай в беду попала вдруг!

Может ли джигит любимую забыть,

Калмык

а

м-врагам невесту уступить?

Может ли Барчин не удрученной быть?

Бедная моя сестра Барчин-аим!

Вся ее надежда на тебя, Хаким:

Думает: «Примчится тот, кто мной любим», —

Думает: «Отмстит насильникам моим!»

Сжалились, однако, подлые над ней —

Подождать полгода разрешили ей.

Написав письмо, нашла она друзей —

Десять молодых прислала байбачей, —