Чувствуя могущие настигнуть их неприятности, им удалось буквально чуть ли не на носилках переправить больного брата генерала в Швейцарию. Сын, который во многом не разделял якобы взглядов отца, занял сторону Шарля де Голля и служил в созданной им армии национального освобождения. Сама мадам Жиро и жена брата, а вместе с ними и старшая дочь генерала продолжали жить в неоккупированной зоне Франции. Неожиданный удар вскоре последовал. Вся Франция была оккупирована нацистами, а оставшиеся не территории Франции женщины были арестованы гитлеровцами и направлены в лагерь для интернированных. Явно волнуясь, мадам Жиро, посмотрев на жену брата генерала, видимо, решилась на рискованный шаг... Не выдержав и заплакав, она, едва произнося слова, буквально выдавливая из себя каждое слово, поведала, что через некоторое время после их ареста, когда они находились уже в Германии, немцы сообщили ей, что ее дочка... скончалась. После небольшой паузы, полная слез мадам Жиро указала на то, что немцы ей вручили герметично закрытую банку, в которой в спирте хранилось сердце умершей дочери. Передавая эту банку, немцы пояснили, что сохраняемое сердце после обретения матерью свободы и ее желания сможет служить для медицинской экспертизы, способной доказать, что дочка не была убита немцами, а скончалась от разрыва сердца...

Маргарет и я с большим трудом и тяжелыми переживаниями слушали мадам Жиро. Мы не знали, как нам поступить, когда она предложила посмотреть на эту банку. Нас, видимо понимая наше состояние, выручила бельгийская графиня Руспули. В самом начале этой беседы она вышла из комнаты, где мы сидели, и через несколько минут вернулась, держа в руках золотой крест большого размера, который мы уже видели лежащим у ее постели в комнате, которую она занимала. Когда мадам Жиро окончила разговор и предложила нам посмотреть банку, графиня вмешалась в разговор и, приподняв крест, предложила всем помолиться за усопшую.

Чтобы пока закончить свои воспоминания о генерале Жиро и адмирале Дарлане в части их участия в африканских событиях, хочу кое-что уточнить.

От моих собеседников мне стало известно об утверждениях маршала Петэна, что адмирала Дарлана он направил в Алжир совершенно официально для того, чтобы координировать действия между правительством Виши и генерал-губернатором Алжира Сустелем но обеспечению должного сопротивления армиям союзников.

Как же восприняли немцы «бегство» генерала Анри Жиро в Северную Африку? Мне бы хотелось, базируясь на услышанном мнении многих из моих собеседников-французов, а затем после моего ареста и немцев, отметить, что в Германии бегство генерала было воспринято с большим негодованием. Якобы они даже официально обвиняли его в полной непорядочности, в отсутствии чести, в нарушении данного под прикрытием офицерской чести обязательства не выступать против Германии.

Должен указать, что прошло немного времени, как широко стали распространяться слухи о содержании этого данного генералом обязательства. Якобы в нем говорилось примерно следующее: «Я, генерал Анри Жиро, после моих личных бесед с маршалом Франции Анри Филиппом Петэном и адмиралом Жаном Луи Дарланом, будучи солидарным с их взглядами по международной обстановке, положении Франции и стоящими перед нею задачами, обязуюсь не выступать вразрез с проводимой ими политикой!»

Если генерал действительно давал подобное обязательство, то его объяснение о том, что он его не нарушил, не может быть сколько-нибудь обоснованно опровергнуто. Есть основания утверждать, что уже тогда предвиделась командировка Дарлана в Алжир или, по крайней мере, у маршала Петэна и адмирала Дарлана уже появилось сомнение в правильности сделанного ими выбора в части проводимой политики по отношению к Германии.

Я еще вернусь к вопросу о высадке союзников в Северной Африке и о том, к чему это привело. Сейчас хочу особо подчеркнуть, что напряженное состояние наблюдалось не только у марсельцев, напряжение ощущал и я. Мне казалось, что я должен еще в большей степени укрепить свою работу разведчика. Я был убежден, что это мне удастся в полном смысле. Ведь я обрел помощь в этом отношении со стороны Жюля Жаспара.

Я уже упоминал и о том, что благодаря Маргарет я встретился с женой ее брата, Зингера, мадам Аман, которая имела прямое отношение к французской разведке и, тоже не подозревая не только о моей разведывательной деятельности, но вообще о моей осведомленности в политических и военных вопросах, пыталась меня просветить, часто рассказывая о том, что ей, как разведчице, становилось известным.

Считаю необходимым коротко остановиться и на роли Эрлиха в моей разведывательной деятельности.

С самого начала между нашими семьями сложились дружеские отношения. Я не мог и подозревать о том, что сам Эрлих или его друзья, в том числе и переехавшие в Марсель чехословаки, принадлежат к какой-либо группе французского движения Сопротивления или непосредственно к какой-либо разведывательной службе, связанной с союзниками. Постепенно я все больше и больше уверовал в последнее. Это относится в особенности к одному из ближайших друзей самого Эрлиха. Складывавшемуся у меня мнению во многом способствовало то, что Эрлих и его друг любили уединяться и даже довольно часто проводили вечера вне дома.

Наступил день, когда Эрлих предложил мне поиграть в «Скат» в доме его друзей. При этом он извинился перед Маргарет за то, что этот вечер мы не будем вместе у них дома.

Вот именно тогда он познакомил меня со своим другом, казавшимся мне связанным с чьей- либо разведывательной службой. Он поинтересовался, не нуждаюсь ли я в какой-либо материальной поддержке и не нахожу ли целесообразным, с моей стороны, оказывать помощь антифашистам в борьбе за мир. Не стесняясь, он подчеркнул, что сам связан с Эдуардом Бенешем, бывшим президентом Чехословакии, находящимся вместе со своим кабинетом в Лондоне, и поддерживает постоянную, непрерывную связь с ним часто через курьеров. Продолжая неожиданно для меня начатый разговор, мой собеседник, взглянув на присутствующего при нашем разговоре Эрлиха, сказал, что он лично знал Зингера, отца Маргарет, и очень тронут тем, что я, выполняя данное ему мною обещание, помогаю его дочери, оставшейся еще совсем молодой вдовой с маленьким сыном. Зная, что я уругваец и даже немцами не преследуемый коммерсант, имеющий широкий круг знакомых, он порекомендовал мне на тот случай, если я узнаю какие-либо новости, которые могут принести пользу союзникам, передать их лично ему или через его друга господина Эрлиха.

Беседа происходила в кафе, мы выпили кофе и немного коньяка. Я был в замешательстве, не зная, какую позицию мне занять, что я должен ответить на полученное предложение. Немного подумав, я спокойно ответил: «К великому сожалению, у меня нет сведений, которые могут представлять интерес для разведок. Я даже не могу предположить, в чем эти сведения могут заключаться. Должен признаться, что в то время, когда я направлялся в Европу, я относился ко всем европейским странам однозначно. Я хотел получить в Европе гуманитарные знания и заработать деньги. И то и другое мне в определенной степени удалось. Однако, после того как я побывал, как вам стало известно, в 1941 году в Чехословакии и Германии, в оккупированных гитлеровцами Бельгии, Нидерландах и Франции, у меня резко изменилось отношение к Третьему рейху, я стал осознавать ту угрозу миру, которую представляет фашизм. Мне показалось, что после моего возвращения в Бельгию из Германии, видя все, что происходит вокруг, я не смогу спокойно жить и вот, взяв Маргарет и Репе, выехал в неоккупированную зону Франции, но и здесь спокойствия у меня не наступило. Мне очень хотелось бы помочь людям, но я не знаю, как это сделать».