Наконец очередь для отъезда из Парижа настала и для нашей последней группы. На вокзал провожали Николай Николаевич Васильченко, его жена Оля и подполковник Д. Они очень мило со всеми прощались, желали счастливого пути и благополучного возвращения к себе на родину. Все мы были весьма тронуты проявленным к нам вниманием, обменялись крепкими дружескими рукопожатиями. Я был несколько в ином положении. За время нашего пребывания в Париже я подружился с провожавшими нас, а в Олю я был просто влюблен. Впервые в жизни на прощание я поцеловал даме протянутую мне хорошенькую ручку.

Парижский экспресс после установления в Испании народной власти дальше маленькой пограничной станции Сербер не ходил. Мы заняли на Лионском вокзале места в спальном вагоне экспресса, зная, что нам следует выспаться до границы. В двухместном купе мы расположились вместе с Мишей Ивановым. В коридоре не замолкали разговоры, ведь вагон был полностью занят нашими товарищами. Постепенно стали расходиться по купе и готовиться ко сну. Не успели улечься и устроиться поудобнее, продолжая еще беседовать, как по неизвестным и непонятным причинам наш вагон стал медленно крениться и полностью свалился набок. Дверь из купе оказалась наверху, а ведь через нее мы должны были выбраться в коридор. Нам повезло по двум причинам: во-первых, вагон был цельнометаллическим, а во-вторых, как выяснилось позже, он свалился набок, немного не доехав до откоса. Серьезно никто не пострадал, отделались легким испугом, некоторым достались незначительные ушибы. Остаток ночи, то есть большую часть дороги по Франции, всем пришлось провести, сидя в вагоне, где и так было много народа.

Понятно, настроение было испорчено, было как-то тревожно, и разные мысли лезли в голову. Некоторые утверждали, что неудавшаяся авария была подстроена фашиствующими молодчиками, специально прибывшими из Испании во Францию. Говорили, что вагон якобы был плохо сцеплен, а некоторые высказывали мысль, что у него даже были подпилены какие-то части. Но нам определенно повезло: по расчету наших недругов вагон должен был упасть именно под откос, до которого мы не доехали.

При следующей встрече уже в 1938 г. с нашим военно-воздушным атташе Н.Н.Васильченко я рассказал о случившемся. Он уже слышал об этом и тоже был склонен видеть в неудавшейся аварии злой умысел.

Доехав до пограничного французского города, мы почувствовали некоторую настороженность, вызванную близостью воюющей страны. И вот даже на этом небольшом кусочке французской пограничной земли мы видели улыбающиеся глаза и сжатые кулаки, поднятые вверх, – жест, с которым уже в то время все связывали понятие пролетарского интернационализма и международной солидарности с борющимся против фашизма испанским народом.

* * *

30 декабря 1937 г. мы наконец прибыли в Порт-Боу, первый расположенный в полутора километрах от французской границы испанский городок, охваченный пламенем национально-революционной войны. Он встретил нас неприветливо. Повсюду были руины. За несколько дней перед этим, пытаясь, очевидно, разрушить узкий тоннель в горе, отделяющей Францию от Испании, его бомбили фашистские самолеты и артиллерия кораблей мятежников.

Видимо, до войны Порт-Боу был очень уютным и живописным городком. Расположение на берегу Лионского пролива Средиземного моря, врезавшаяся в берега бухта придавали ему особую красоту, которую усиливали скалистые Пиренеи, прижатые к городу. Все его, в основном небольшие, здания утопали в зелени садов и парков. К сожалению, многие и из этих уютных своеобразных строений были полностью или частично разрушены, в том числе здание вокзала. Под ногами хрустели обломки кирпичей и битые стекла. Кое-где на усеянных выбоинами от пуль, осколков авиабомб и артснарядов стенах висели обрывки красочных плакатов.

Еще недавно эти плакаты манили туристов, приглашая их посетить Испанию – страну с особой неевропейской экзотикой, с ее памятниками старины, воспетыми Сервантесом ветряными мельницами, живописными пляжами, боем быков – знаменитыми корридами, с не менее знаменитым, ярким и полным огня танцем – фламенко. Невольно нам казалось, что эти плакаты – нечто подобное некрологам или, точнее, эпитафиям. Они приводили нас в ужас. Значит, это и есть настоящая война – разрушение городов и сел, трупы стариков, детей, горожан и сельских жителей, погибших от авиабомб и артснарядов...

В это время дня солнце стояло уже высоко, озаряя уцелевшие домики каким-то особенно ярким светом. Это солнце и встретившие нас в Порт-Боу смеющиеся испанцы были, пожалуй, во всяком случае, так нам казалось, единственным, что осталось от довоенного городка. Было страшно, страшно не за себя, а за то общество, в котором мы оказались и теперь вынуждены видеть, как живут эти люди, и жить здесь самим.

Нашу группу советских добровольцев, состоящую в основном из летчиков и переводчиков, испанские друзья встретили очень радушно, со свойственными им гостеприимством и теплотой, в искренности которых каждый из нас в дальнейшем убеждался на протяжении всего пребывания в этой стране. Их быстрая речь на различных диалектах не всегда была понятна даже для хорошо владевших языком переводчиков. Почти каждое произносимое слово сопровождалось весьма выразительными жестами, в которых по разному, но всегда ярко проявлялись экспансивность, шумливость, веселость, присущие испанцам. Все это как-то особенно быстро располагало к испанцам бойцам и сближало нас с ними.

Бойцы пограничного отряда хором, перебивая друг друга, говорили о своей глубокой благодарности Советскому Союзу, оказывающему им щедрую помощь. Они по-братски проявляли свою любовь к нам, прибывшим из далекой России, чтобы совместно воевать. Временами слышались возгласы: «Вива ла Унион Советика!» При этом поднимались вверх сжатые кулаки – символ братского единства.

Угощая нас комидой, первым обедом на испанской земле (омлет из яичного порошка с жареной картошкой, бобы, обильно политые оливковым маслом и томатным соусом, ослиное мясо), наши новые друзья провозглашали тосты, поднимая бокалы с испанским вином. Они усиленно объясняли нам, что их гостеприимство ограничено условиями военного времени.