— А где вы служили у Фридриха? — вдруг спросил Бестужев.

— В Черных гусарах.

— Любопытно, — проговорил граф и погрузился в изучение бумаг, что стопочкой лежали на столе.

Игнат Севастьянович миновал коридор и вышел. Танцы подошли к концу. Елизавета Петровна прекратила празднования и самолично проводила новобрачных в опочивальню. Ушли и гости. В зале остался только князь Сухомлинов.

— Ну как? — поинтересовался он, когда барон вышел.

— Все вроде налаживается.

Они спустились на улицу. У кареты князь остановился и спросил:

— Вас подвезти, барон?

— Не нужно. Я дойду сам.

— Как знаете, барон.

Он успел выхватить только из ножен саблю, но было поздно. Могучий удар сзади оглушил его, и он как тюк рухнул на булыжную мостовую.

В голове тут же пролетели последние минуты перед нападением.

Когда расстался с князем Сухомлиновым, даже не подумал, что его персоной интересуются, а про взгляд Ушакова просто забыл. Все мысли были о предстоящем будущем. Казалось, судьба вновь ему выкинула козырную карту. Отчего не обращал внимания на здоровенного дядину, что преследовал его от самого Зимнего дворца. Не почувствовал опасности, даже когда чуть не поравнялся с двумя мужиками в черных одеждах, их прекрасно было видно при свете уличных фонарей. На маленького, что стоял и смотрел в темные воды Фонтанки, он даже и не подумал. А тот вдруг неожиданно прекратил созерцать водную гладь, повернулся и направился навстречу. Мысль проскочила у Игната Севастьяновича, что это по его душу, в тот момент, когда в руках у коротышки мелькнула шпага. Барон остановился, выхватил саблю и тут же схлопотал по полной. Оставалось гадать, кому бедный пруссак понадобился. Кому он успел перейти дорогу? Сначала предположил, вдруг прознали, что он немец, и решили убить. Так ведь фон Хаффман своего происхождения не скрывал. Нет, тут явно не было национальной подоплеки. Второй мыслью Игната Севастьяновича было — может, французы? Пронюхали про пропавшую корреспонденцию. Проанализировали все факты и поняли, кто виновник. Хотя рязанская морда третьего, того, что стал заходить слева, говорила совершенно о другом.

Может быть, Тайная канцелярия? Ведь заинтересовался же им в Казанском соборе Ушаков. Распорядился полюбопытствовать, что за личность присутствует на церемонии. А когда состоялась тайная встреча с канцлером, так тем более вопросы появились, ответы на которые мог дать только барон. Вот и решили его пригласить на прием к графу таким незатейливым способом. Дождались подходящего момента (когда на улице не стало прохожих) и арестовали.

Все это мгновенно пролетело в голове Игната Севастьяновича. Он еще раз взглянул на напавших на него людей и потерял сознание.

— Немчура, — выругался тот, с рязанской мордой и со всей силы ударил барона ногой в бок.

— Перестань, Аким. Мы свое дело сделали, остальным пусть палач занимается, — проговорил коротышка. Пока громила подбирал саблю барона, он запихнул два пальца в рот и свистнул. Из подворотни выехала карета. Кучер, тоже во всем черном, остановил карету. Рязанец открыл дверцу.

— Свяжи ему руки! — приказал коротышка Акиму.

Тот выполнил приказ и собирался еще раз пнуть, но здоровяк оттолкнул его.

— Оставь, — проговорил он и оторвал барона от мостовой, словно тот ничего не весил. Затем, словно какой-то тюк, забросил немца внутрь кареты. Тот ударился и застонал.

— Жив немчура, — проговорил Аким, взглянул на товарища и добавил: — А я уже думал, что ты, Афоня, его в мир иной отправил. Экак ты его припечатал!

— Так я ведь не со зла, — усмехнулся здоровяк, взглянул на коротышку и спросил: — И куда теперь его, Фрол Семенович?

— В Петропавловскую. Завтра туда приедет его сиятельство. Узнает, что за беседы вел пруссак с канцлером.

— А что, — Афоня кивнул в сторону барона, — важная шишка?

— А черт его знает? Ушаков лично считает, что да.

Проговорил и забрался внутрь. Афоня сел рядом с кучером, а Аким встал на карету сзади. Возничий хлестнул лошадку плеткой, и они поехали.

Барон наконец-то пришел в себя и открыл глаза. Огляделся. Он лежал на холодном полу небольшой камеры. В помещении пахло сыростью, а где-то в углу капала вода. Фон Хаффман поежился и поднялся. Из одежды штаны да перепачканная белая рубашка, доломан и колпак, а также сапоги куда-то подевались. Охрана словно желала, чтобы он замерз в невыносимых условиях. Приподнялся с пола и направился к небольшому окну, что было чуть ли не под самым потолком. Попытался встать на цыпочки и увидеть, что творится снаружи. Увидел только голубое небо. Там, снаружи, начинался новый день.

— Сколько же я провалялся без сознания? — прошептал барон.

В животе заурчало, и Игнат Севастьянович понял, что давно не ел. По привычке подошел к двери и начал усиленно молотить по ней.

— Чего надо? — раздался басистый голос с той стороны.

— Жрать давай! — прокричал барон, не переставая стучать.

— Деньги давай, тогда и еда будет, а так сиди молча и жди своей участи.

Только сейчас Игнат Севастьянович вспомнил про кошель, подаренный Бестужевым-Рюминым. Начал его искать и вскоре понял, что тот пропал. Выругался, вновь подошел к двери и ударил что есть силы кулаком.

— Что тебе нужно? — вновь поинтересовался охранник.

— Поесть бы принес, служивый, а я потом тебе деньги, когда на свободе буду, отдам.

— Что-то мне в это не верится. Попавшие сюда обычно выходят отсюда вперед ногами, а если своим ходом, то либо на помост к палачу, либо прямиком на виселицу.

Неожиданно Игнат Севастьянович понял, что в чем-то стражник прав. Выругался. И еще раз осмотрел камеру. Увидел охапку соломы, направился к ней и сел. Раз уж еды не дождешься, так, по крайней мере, посидит, подумает. Неспроста его глава Тайной канцелярии распорядился арестовать. Наверно, в отличие от Бестужева, свою игру затеял. Интересно, начнет пытать или предложение сделает, от которого, по мнению Ушакова, он (пруссак) не сможет отказаться. А Игнат Севастьянович и не думал отказываться. Зачем? Неожиданно подумал, а может, стоило письмо не Бестужеву отдать, а Шувалову? Тут же отверг мысль. Сколько бы Тайная канцелярия с тайнописью провозилась? Месяц? Два? Или рано или поздно на поклон к тому же Бестужеву пошли? Нет, все же правильно он сделал, что доверился Алексею Петровичу. Удастся теперь раньше контроль над французскими дипломатами взять, да и за Екатериной следить постоянно будут. Неожиданно подумал, что, получись задуманное у Великого канцлера, так не допустил бы того, чтобы баба на императорский трон покусилась. Вдруг Игнат Севастьянович поймал себя на мысли, что именно из-за нее ворвался в Россию дух вольтерьянства. Если во время Великой Отечественной он считал, что все зло от фашистов, то теперь неожиданно, побыв несколько месяцев в шкуре пруссака, понял, что ошибался. Франция принесла гнилой дух свободы в Россию. А свобода — это анархия и разруха. То ли дело прусская дисциплина. Игнат Севастьянович вдруг понял, что стал думать иначе. На мгновение испугался, уж не начала ли в нем просыпаться душа Адольфа фон Хаффмана. Не хватало еще раздвоения личности.