Голова болела. Страх. Странное чувство. Никогда не злоупотребляла алкоголем, но, наверное, именно такие чувства были при похмелье. Пытаюсь открыть глаза, но потом передумываю, потому что веки тяжелеют, а сон опять нахлынывает.

– Она, кажется, просыпается. Реснички начинают двигаться, - услышала я мужской приятный голос.

– Не трогай её сейчас, пусть еще полежит, - уже женский голос. В нём я узнаю трепетные и любящие нотки моей бабушки. А соответственно, мужской голос – это баритон моего дедушки, он у меня шансонье «местного разлива».

Я перевернулась набок, потом резко распахнула глаза. Перед глазами стояло лицо того парня, которому суждено было умереть такой нелепой и глупой смертью. За что Господь забирает таких молодых, которым еще жить да жить? Солёная слеза скатывается по щеке и попадает в рот, я кривлюсь от неприятного ощущения на губах. Слышу, как бабушка берет за руку дедушку и выводит его из комнаты. А я просто продолжаю лежать. Начинается самобичевания о моей вине в гибели этого парня.

– Почему? Еще никогда не было так серьезно, так почему в этот раз за такой невинный проступок пострадал неповинный человек? Я просто ужасна, - шепчу я, голос дрожит, а всхлипывания утопают в сухом горле. Хочу воды, но я так зла на себя, что считаю недостойным мне получать того, чего хочу, когда по моей вине погиб человек. – Ненавижу себя. Что я сделала плохого в этой жизни? За что я так расплачиваюсь? За что расплачиваются люди вокруг меня?

Вопросы всё сыпались, а ответ бродил где-то рядом, но постоянно ускользал из моего пустого сознания, а слезы продолжали заливать мое лицо. Веки стали опухать, где-то около сердца покалывало миллионами иголок. Я винила себя, потом винила кого-то неизвестного, жаловалась на судьбу. Я эгоистка. По моей вине погиб человек, а я продолжаю задаваться вопросом, почему вокруг меня погибают люди, почему злодейка-судьба так поступает со мной. Наверняка тот молодой человек ехал отдыхать, может с друзьями, может с семьей. А где-то там его ждали родители. Что случится с его мамой, которая, возможно, не переживет смерть сына, особенно если он был единственным ребенком в семье? Мысли тянулись одна за другой, шли параллельно, уступали друг другу, а я всё думала о людях вокруг себя. Табу. Мне нельзя подпускать людей близко к себе, мне нельзя давать себя обижать, меня надо изолировать. Изгой общества – моя печать, мой крест, который придется нести, который будет ходить со мной рука об руку, который будет вместе со мной покидать этот бренный мир. Но я готова заплатить моей погубленной и скучной жизнью за жизни и счастье окружающих меня людей, пусть даже незнакомых. Жить отдельно. Табу. Его нельзя нарушать. Хоровод мыслей неизбежно клонил меня в сон, поэтому веки отяжелели, и я упала в объятия Морфея.

Проснулась я от урчания живота и неизбежного голода. За окном светило солнце. Но оно уже не радовало того парня, он больше не сможет почувствовать его ласковых и жгучих лучей. Мой желудок жалобно просил еды, но вылезать из-под одеяла в этот жестокий мир, в мир, где я являюсь опасной, совершенно не хотелось.

В конечном счете, мое самобичевание победил голодный желудок, за что я себя еще больше возненавидела. Я опустила ноги на пол, комнатная температура оказалась ничуть не ниже температуры под теплым одеялом. Когда я встала на ноги, голова закружилась от слабости, поэтому я снова упала на кровать. Потолок был нежно-голубого цвета, одна стена была отделана ракушками (мое детское творение), а другие были под цвет потолку, разве что раскрас был насыщеннее. Я вгляделась в голубизну потолка, напоминающее небо, правда очень маленькое, примерно три на четыре метра, хотя может еще меньше. Желудок жалобно заурчал, поэтому я повторила свою попытку встать. На этот раз голова закружилась несильно, поэтому я смогла удержать равновесие. Я вдохнула, набрав полные легкие воздуха, и вышла в небольшую круглую комнату, называемую у бабушки «залом третьего этажа». Теперь надо спустится на первый этаж, потом выйти во двор и найти большой пристрой, называемый «кухня-столовая с прилежащим очень-мини-баром». «Очень-мини» - это потому, что там было практически одно вино домашнего приготовления, а другие спиртные напитки напрочь отсутствовали. Я зашла в зал с огромной столовой, там было несколько столиков, за которыми уже спокойно сидели и кушали постояльцы. А около самой кухни, с прилежащим мини-баром, стоял хозяйский столик, кстати, самый стремный на вид, но больших размеров. Там было пять холодильников, один морозильник с мороженным, две плиты (отдыхающие очень редко когда готовили, всё-таки у людей отпуск, поэтому бабушка нанимала кого-нибудь, чтобы готовили приезжим, что, естественно, входило в стоимость проживания при договоренности), много шкафов, три посудомоечных и три стиральных машины, так же один длинный стол для готовки, разделяющий столовую и непосредственно кухню. Я прошла между столиками, почувствовав на себе взгляды. Я сейчас была лохматая, да еще и одета в короткие домашние шорты и борцовку (в общем, в том, в чем ехала в поезде – в удобной одежде), глаза опухшие, и лицо бледное, так непривычное для загорелых отдыхающих и сочинцев.

– Привет, - поздоровалась я с поваром, милой женщиной лет сорока, давно работавшей у бабушки.

– Привет, золотце, - отозвалась тетя Тамара. Она была довольно упитанной женщиной, но её полнота была приятной, добродушная улыбка, украинский акцент и многие другие «изюминки» делали женщину простой и легкой в общении, что я обычно не приветствую в людях, но этой женщине за заботу в серых глазах я была готова простить многое. – Как твое самочувствие? Любовь Васильевна рассказывала, что тебе нездоровится, я уж тут вся распереживалась, места себе не находила, даже приготовила твои любимые гренки, ожидая твоего пробуждения, - тараторила тетя Тамара, говоря очень быстро, как все украинцы, и делая ударение на последнем слове в каждой фразе.

Я невольно улыбнулась, всё-таки я очень скучала по многому здесь.

– Всё нормально, - поджала я губы, а сама потянулась за аппетитными гренками, которые так мило поставили передо мной со свежим бокалом сока.

– А это наша кухня, здесь вы можете проводить всё свое свободное время завтрака, обеда и ужина, - услышала я бодрый голос моей бабушки. Ей было почти семьдесят, но выглядела она приятно и молодо, так скажем, на шестьдесят, да и куча косметики на её лице всегда профессионально скрывала её возраст. Она заселяла новых жильцов. Это была молодая семья с мальчиком лет семи, еще совсем незагорелые люди, напряженные, уставшие и сонные.

– О, Славика, проснулась, девочка моя? – спросила бабушка, я кивнула головой, жуя вкуснейшую гренку.

– Может, пойдём дальше? – спросили новые постояльцы. Бабушка кивнула, поцеловав меня в висок. Какие нетерпеливые.

– А сколько времени? – спросила я у тети Тамары.

Женщина всегда просыпалась очень рано, но после обеда всегда спала, говоря, что это очень полезно, а «кто рано встает, тому Бог подает». Я никогда не спорила с этой теорией, но сама была закадычная соня.

– Да уже шестой час, - ответила добрая женщина.

Я удивилась и огляделась, где за столиками сидела одна молодежь, наверное, каждому еще нет и тридцати. Я удивленно посмотрела на тетю Тамару, которая тут же ответила мне.

– Да эти только с клубов да дискотек пришли! Они еще не спали! Не уж-то ты думаешь, что хотя бы какой-нибудь молодой человек проснется в такую-то рань? – захохотала женщина.

Я улыбнулась, но очень натяжно и болезненно, поэтому тетя Тамара взглянула на меня глазами, полными живого сочувствие и заботы. От этого взгляда меня покоробило, поэтому, поблагодарив за вкусную еду, я покинула столовую, направившись в свою крохотную комнатку на третьем этаже.