Артем замер. Окружающие стены начали подрагивать и растворяться, словно в соляной кислоте. Он даже начал видеть кроны деревьев, но потом, подсвечивая, как будто намазанные фосфором, из пола начали расти новые стены. Жуткая колыбельная и раздражающий смех растворились со старыми стенами, с новыми появился гвалт. Шум нарастал с такой силой, что Тихонов даже закрыл уши. Голоса, всплески воды нахлынули и растеклись ровным звуком по всему помещению. Теперь Артем увидел, что стоит в центре огромного помещения, очень похожего на общественные бани. Обнаженные мужчины – кто с мочалкой, кто с тазиком, сновали вдоль грубо сколоченных скамеек. Артем отстранился, когда на него вышел обрюзгший мужик с тазиком в руках. Казалось, они вот-вот столкнутся, но человек даже не дотронулся до Артема.

То, что это неживые люди, Тихонов понял сразу. Ну, почти сразу. Они не видели его, не говорили с ним, как будто это была массовка, как будто главная сцена еще впереди.

Вдруг голоса стихли. Даже вода перестала литься. Призраки никуда не делись, они просто молча сидели или стояли, но все как один смотрели на Артема. Тихонов боялся пошевелиться. Он прислушался. Легкие шлепки, совсем тихие, но они приближались. Кто-то шлепал по лужицам на полу. Вдалеке Артем увидел, что призраки начали расступаться, пропуская того, кто шлепал. Тихонов ждал. Он даже представлял себе ленивца с отвратительной ухмылкой, с когтями, словно ножи, и… Это был не он. Призраки исчезли, образовав после себя небольшие грязные лужицы. Старик с невероятно большими ступнями шлепнул еще пару раз, показав превосходство над всеми этими призраками-лужами, и остановился в метре от Артема. Резко пахнуло сыростью и гнилым деревом. Когда старик заговорил, парень вздрогнул, душа замерла, тоска и скорбь, словно раскаленное олово, разлились по телу, на глазах навернулись слезы.

– Сынок, я не убивал маму.

Старик не был похож на отца, но голос был отцовским – громким и четким. Как и тогда… Запах гнили сменился запахом одеколона и табака. Так пахло от папы, по крайней мере, так пахло от него до тех пор, пока его в ту ночь не увели милиционеры.

– Сынок, ты же знаешь, я не мог. Это не я.

Артем понял, что слез ему не остановить, и он не стал сдерживаться. Зарыдал, выплескивая вместе со слезами это самое расплавленное олово горечи и скорби. Он понимал, что плачет не по маме, а именно по отцу. Пусть ты не общаешься с человеком, более того, злишься на него, но ты знаешь, что он жив и где-то ходит по земле, говорит, ест, пьет. И ты, если захочешь, можешь простить его, приехать к нему. Обнять и поговорить о тех годах до ночи, перечеркнувшей всю их счастливую жизнь. А сейчас что? Простить-то он, конечно, его может, но вот поговорить, сказать несколько таких нужных слов. Нет. Со смертью отца последняя ниточка, связывающая Артема с его детством, оборвалась. И теперь он, подобно воздушному змею, мог лететь куда угодно. Куда угодно… Но он так не хотел! Ему нужна была эта связь. И самое обидное, что он понял это после смерти отца. От этого скорбь его была велика. Он зарыдал еще громче, но его рыдания утонули в шуме голосов и всплесках воды. Призраки снова были здесь и не обращали внимания на плачущего. Артем опустился на скамейку и зарыдал с новой силой.

Как только стены обрели свою форму, Оля бросилась за угол к возможному крыльцу. Его еще не было видно, но дверь, стены и крыша уже отчетливо были прорисованы. Действительно прорисованы. Было что-то в стенах не настоящее, и дело даже не в том, что баня появлялась из щепотки соли. Строение выглядело так, как будто перед ней картинка в 3D. Оля слишком поздно вспомнила о прячущемся за углом. Он вышел ей навстречу в том же пропахшем мочой и потом пальто с кроличьим воротником. Дед Коля ухмылялся. Откуда он здесь взялся – вопрос десятый, Олю больше всего интересовало, как его победить. Она знала, что от бомжеватого вида старичка осталась только оболочка – нутро занял хозяин.

Вдруг дед Коля поднялся над землей, невысоко, сантиметров на пятнадцать. И тут же под ним образовалось крыльцо. Оле не надо было объяснять, что делать дальше. Она содрала с плеча кофту и, разрывая на ней молнию, вынула оттуда курицу. И без каких-либо раздумий… Нет, некоторое замешательство все-таки было, но оно длилось не дольше, если бы она вдруг задумалась о том, что приготовить – курицу в духовке или куриный суп. Ольга задушила ее. Без сожаления и угрызений совести. Она просто сдавила шею птицы в руке, а потом разжала. Курица так и не проснулась. Все произошло за какие-то считаные секунды, и только когда Оля перекрестилась, она поняла, что на крыльце никого нет.

В следующую секунду она бросилась к ступенькам и упала на колени в грязь. Рыть долго не пришлось. Ей показалось, что яма уже была вырыта, только сверху засыпана землей. Ей оставалось только смахнуть ее, положить курицу и засыпать. Но ее что-то смущало. Ее никто не останавливал. Монстр, живущий не один век, до сих пор не знает, что черная курица под крыльцом для его успокоения? Или он ее ждет, как диабетик инсулин? Как бы оно ни было, надо сделать по написанному, а там… Она увидела босые ноги огромного размера. Человек (человек ли?) стоял на последней ступеньке. Оля медленно подняла голову. На нее смотрел старик, и он не был зол. Хотя кому нужна эта злость? Многие ужасные дела на Земле творились с улыбкой на устах.

Оля перекрестилась и попыталась встать. Оперлась о землю. Рука тут же погрузилась в рыхлый суглинок. Было похоже на еще одну могилу для еще одной долбаной черной курицы. На размышления у нее не было времени – тварь с ногами пятидесятого размера могла вот-вот напасть. Но старик не напал, даже когда девушка встала на ноги. Он просто поднялся на крыльцо и исчез в темноте проема.

Сначала ничего не происходило. Тишина нарушалась только дуновением ветерка. Гонимый им одинокий листок пробежался по крыше, замер, а потом сорвался с края и полетел к Оле. За ним, словно беспорядочный рой насекомых (ей почему-то вспомнилась мошкара – мелкие и двигающиеся по какой-то своей траектории), начала рассыпаться крыша. Теперь она поняла, что не так. Хозяин готов был уйти, но он хотел прихватить с собой последнего хозяина этих трех домов. Домов, построенных на банище.

– Артем! – закричала девушка. – Артем!

Слезы душили. Он оплакивал не только мертвых, он оплакивал себя. В первую очередь себя. Все эти двенадцать лет, несмотря на присутствие бабушки, Артем был одинок. В новой школе и дворе он так и не нашел себе друзей. Институт, пожалуй, стал исключением. Исключением из правил, навязанных ему хозяином. Жалость к себе сменилась чувством вины перед папой, и он снова зарыдал. Он вспомнил день суда. Они с бабушкой сидели у выхода и ушли сразу же, как…