Страшная стала Москва-матушка! И не матушка вовсе, а злая мачеха, которая своих детей, москвичей, превратила из добрых, хлебосольных и ласковых в озлобленных на всех, никому не доверяющих и перепуганных до смерти. Причём, смерть ходила за каждым, невзирая на бывшие регалии и звания, а скорее, наоборот, награждая собой титулованных.

Город в одночасье стал неряшливым, некогда нарядные особняки, как будто само собой осунулись и облупились, обнажая под штукатуркой израненные бока из красного кирпича. Москва, словно вымершая, затаилась, а тишину нарушали горластые, наглые и скорые на расправу. Вечерами и тут и там слышалась перестрелка, а фонари, потухшие с приходом татей, лишь пугали своими силуэтами в темноте.

Как только переставали ходить трамваи, и наступала тёмная ночь, привычно начинали свою работу неразговорчивые чекисты и налётчики. И от тех, и от других спасения не было, разве что бежать из Москвы, куда глаза глядят, да и то, на дороге поймают и прирежут, чтобы никто не трепыхался напрасно. Нет защиты в это страшное время, и в ужасе стынет кровь обывателя, так как дьявольские времена настали. Нелегкие испытания для людей послал на Землю Спаситель, чтобы проверить крепость их веры.

На втором этаже красивого особняка, на Никитском бульваре, который, после смерти родителей, принадлежал сёстрам Хоменковским, обосновался отдел какого-то железнодорожного министерства, который, вытесняя их постепенно, занял флигель и часть первого этажа, оставляя им только три комнаты. Однажды, в начале октября, уполномоченный данной конторы, в толстовке и круглых очках, появился без стука на пороге их комнаты, и, сунув Даше в руки какую-то бумажку с жирным чернильным штампом, предупредил, что они должны к концу месяца освободить оставшиеся комнаты «для революционных нужд пролетарского правительства».

— Знаю я, какие у них «нужды», — зло зашептала на ухо Вера, — водку жлуктают с самого утра, да свои революционные песни орут.

— Может, им, и правда, места не хватает, — возразила Даша, видя, что уполномоченный чувствует себя весьма стеснительно.

— Да, ну тебя, малахольную, — зашипела Вера на сестру, зная её сердобольный характер.

— Если желаете, я вам выпишу ордер на комнату в пролетарском общежитии, — сочувственно сообщил уполномоченный, но видя, что дамы не горят желанием кормить клопов, спешно ретировался.

— Что делать будем, сердешная? — смирившись с неотвратимым, спросила Вера, оседлав стул.

— К тёте Офелии едем в Одессу, — сказала Даша, наблюдая в окно, как уполномоченный засеменил во флигель, где занимал под свой кабинет спальню для гостей.

— Дашка! Ты с ума сошла ехать в такое время, в такую даль, — только и сказала Вера, понимая, что другого выхода у них нет. В Москве часто был недостаток продуктов, которые дорожали непомерно, а чтобы выстоять очередь у лавки, то нужно занимать её с вечера или покупать припасы у мешочников втридорога.

С этого времени у них начался кошмар, который организовывала Вера, пытаясь выжать из данной ситуации хоть какую-то каплю стабильности в будущей жизни. Не собираясь уезжать с голыми руками, Вера организовала в их квартире подобие мебельного салона, куда с утра до вечера приезжали покупатели и, поторговавшись, забирали то, что ещё осталось от мебели. От того, что дверью всё время хлопали, комнаты совсем выстудились, и Вера затопила печь, притащив дрова из сарая во дворе.

— А где мы будем спать? — робко спросила Даша, когда толстый крестьянин нагрузил на сани последнюю деревянную кровать, на которой они спали с Верой, так как в одиночке ночью оставаться боялись.

— В углу поспим на матрасе, — по-житейски просто ответила Вера, пересчитывая царские рубли и пряча их за пазуху, почему-то думая, что там их никто не отнимет. В итоге, далеко до последнего срока, их комнаты оказались пусты, а из посуды остались только серебряные ложки.

— А как мы будем кушать? — снова спросила Даша, наперёд зная ответ Веры, но та неожиданно сообщила:

— Здесь нам кушать больше не придётся.

Оторопевшая Даша смотрела на сестру и Вера объяснила:

— Мы сегодня уезжаем.

— Как? — оторопело спросила Даша.

— Что же мы даром помещение освобождаем! — возмутилась Вера и объяснила Даше: — Я сегодня к нашему уполномоченному ходила и потребовала бумагу на проезд до Одессы.

— И что?

— Дал, как миленький, — сказала Вера, вытягивая из-за пазухи бумагу, и, глядя на удивлённое лицо Даши, добавила: — У них же контора – железнодорожная!

Даша прочитала бумагу, прибитую всё той же грязной фиолетовой печатью, и подняла на Веру восторженные глаза:

— Верунчик, ты даёшь, — сказала она, вчитываясь в бумагу, а потом подняла удивлённый взгляд на Веру: — Мы что, едем втроём?

— Да, — сказала Вера и скомандовала: — Собирай вещи, через час приедет извозчик.

Даша не стала спорить и расспрашивать Веру о таинственном третьем пассажире, а принялась собирать вещи в чемодан.

— Ты что делаешь? — спросила Вера, глядя, как Даша пытается запихнуть в него свои вещи.

— Пакую вещи, — сообщила Даша и спросила: — А что?

— Возьми, вот, — сказала Вера и подала ей мешок.