Наконец, берега расступились, и белый Румелийский маяк едва мог увидеть в тумане своего побратима – Анатолийского маяка на правом берегу Босфора. Броненосец издал пронзительный гудок, словно прощаясь с Константинополем и, выровняв курс, взял направление на Одессу.

Даша проснулась оттого, что поезд остановился, и какая-то лошадь тревожно заржала. Поднявшись на ноги она, не побоявшись лошадей, пробралась к окошку и выглянула в него. Они стояли на какой-то станции, на дальних путях от вокзала, который оказался красивым, с большими стеклянными окнами, выполненными аркой. Самая большая арка блестела стеклом на правой стороне вокзала, где находился вход. Возле перрона на двух рельсах крепился высокий фонарь, который, почему-то, светил днём.

— Что там? — довольно потягиваясь, спросила Вера, выныривая из сена.

— Какая-то станции, — ответила Даша, пытаясь разобрать, что написано на здании. Наконец прочитала и сообщила: — Синельниково.

— Как Синельниково? — вскочил Семён, вытряхивая сено из волос.

— Мы что, проспали? — спросила Даша и поняла по виду Семёна, что да, отчего её обуяла веселость, и она засмеялась. Вера, не разделяя игривое настроение Даши, тревожно спросила: — Чем это нам грозит?

— Возвращаться придётся, — сказал Семён, а Даше, видимо от сотрясения организма смехом, ужасно захотелось в туалет и она, покраснев, запрыгала и спросила Семёна: — Ты не можешь открыть дверь?

— Я тоже хочу, — поняла Вера, и Семён попытался отодвинуть дверь, но она не поддавалась. Он принялся колотить в неё, пока не услышал шаги по гравию, и дверь, щелкнув засовом, ушла в сторону.

Солдат с винтовкой уставился на них и спросил:

— Что вы здесь делаете?

Вероятно, того солдата, что их пустил в вагон, сменили, поэтому Семён сказал: — Прости, дружок, замёрзли и залезли погреться.

— Что здесь происходит? — раздался голос и появился невысокий мужчина лет тридцати в высокой белой папахе, из-под которой выбивались непокорные кудри. Короткая шинель, опоясанная ремнями, явно была ручной работы, а маленькие прищуренные глаза мужчины остро рассматривали Дашу и Веру, пока не остановились на Семёне.

— Монашек отпустить, а этого в расход – и только, — произнёс мужчина и несколько человек его окружающих весело ухмыльнулись.

— А на кулачках один на один – слабо? — спросил Семён, спрыгивая с вагона и становясь в стойку.

— Батько, дай я его пристрелю? — сказал морячок с кольтом, выходя вперёд.

— Погоди, — остановил его «батько», снял шинель и бросил папаху на землю. Его волосы растрепались, и он, пригладив их, стал, широко расставив ноги. Их окружили кольцом, а Вера и Даша так и остались в вагоне. Бойцы танцевали минут десять, обмениваясь ударами, и зрителям стало скучно ввиду их военного паритета.

Вероятно, Семён расслабился и потерял бдительность, так как его соперник, казалось бы, совсем не собранный, неожиданно и резко махнул кулаком и Семён, как подкошенный, упал. Вера бросилась к нему, но её отстранили и забросили Семёна в вагон.

— Присмотри за ним, — сказал матросу победитель, поднимая свою папаху и одевая шинель. Семён скоро очухался, но не рыпался, глядя на матроса, поигрывающего револьвером. Сёстры сходили на вокзал, набрали воды и купили каких-то булочек, а поезд всё ещё стоял. Они хотели забраться в вагон, но Семён их остановил:

— Уходите.

— Пусть едут, — отозвался матрос и масленым взглядом прошёлся по фигурам «монашек». Сёстры забрались и Вера, к неудовольствию Семёна, села возле него. Наконец, раздался гудок паровоза, и застучали колёса, увозя вагоны за пределы станции. Дальше, кроме степи, ничего не было.

— Тебе повезло, что батька тебя не убил, — сказал матрос, снисходительно глядя на Семёна, — потому как у него рука тяжёлая.

— Какой «батька»? — не поняла Вера.

— Батько Махно, — объяснил матрос и удивлённо спросил: — Вы что, не знали?

— Откуда нам, — подала голос Даша.

— Не язви, а то не посмотрю, что монашка, — огрызнулся матрос и добавил: — Меня зовут Феодосий Щусь.

Феодосий Щусь, несмотря на лёгкий мороз, носил матросскую бескозырку, а его красивую фигуру украшал гусарский костюм, весь опутанный ремнями. На поясе висела вычурная старинная сабля и не менее стильный кавказский кинжал, а револьвер Кольта был засунут за пояс. Его красивое лицо было слегка надменно, словно общение с ним сродни царской ласки, и весь его вид настырно отдавал театральностью.

Видя, что на него никто не обращает внимания, Феодосий непроизвольно зевнул, и ему стало скучно, отчего он прислонился к стенке вагона и закрыл глаза.

— Не вздумайте рыпнуться, — предупредил он из-под бескозырки и объяснил: — Я вам не Нестор Махно, придушу сразу и без сожаления.

Впрочем, ехали недолго.

Поезд остановился на какой-то станции и вагоны сразу же освободили от лошадей, которых связали верёвками парами и погнали вдоль дороги. Веру и Семёна посадили в тачанку к Нестору Махно, а Даше пришлось ехать с матросом Щусем, который сразу же вырвался вперёд, несомненно, бравируя перед ней. Несмотря на то, что Феодосий был красив, он вовсе не нравился Даше, в особенности его напыщенность и самолюбование. «Нарцисс», — подумала она и улыбнулась. Моряк, оглянувшись, решил, что она улыбается ему.