— Безусловно, это не они, это совершенно другие девушки. Но то, что вы нам рассказали, — удивительно… — В тоне Тамары Григорьевны теперь уже звучала нотка сочувствия, как если бы она на миг забыла, что и ее дочь погибла восемь лет назад. — Вы спросили нас о паспорте, о документах… У нас нет паспорта Оленьки. Даже аттестата нет, потому что она не закончила школу… Она была слишком молода, чтобы умереть…

— Спасибо, что помогли нам, и извините, что побеспокоили вас…

— Если что, звоните, заходите, мы вам с удовольствием поможем, — неожиданно предложил Воробьев. — История и впрямь интересная. И знаете, что первое приходит в голову? Что кто-то, какой-нибудь сумасшедший, к примеру, специально свел вместе однофамилиц и посадил в машину, чтобы они погибли… Чтобы повторилась история, произошедшая с нашими детьми… уж не Капустины ли это? Понимаете, они никак не могут смириться со смертью своей дочери. Они считают, что это мы, вернее, наша дочь убила Ирину, и замучили нас уже своими исками… Но суд пока что на нашей стороне. Невозможно доказать, что было на самом деле там, между Алексеевкой и Базарным Карабулаком…

— У вас есть какие-то подозрения?

— Да уж слишком странно выглядела эта история… Ну подумайте сами, зачем было Оле садиться за руль машины и ехать в Базарный Карабулак. Какая спешка? Ну, подождали бы до утра, переночевали бы у родственников, а утром Андрей протрезвел бы и отвез их туда…

— А что за родственники у вас в Базарном?

— Моя сестра, она живет там с дочерью, и Оля с детства любила гостить у них… У Любы свое хозяйство, там простор, воля, девчонки были предоставлены себе, не то что в городе… Маша тоже к нам приезжала… Вы не представляете, как девочка пережила смерть Оли…

— Получается, что это несчастный случай, — подвел итог Диденко. — И никто бы не вспомнил его, за исключением, конечно, этих Капустиных с их исками (хотя какие иски, когда прошло столько лет?!), если бы не смерть других девушек…

Он повернулся вдруг к Алле, рассеянно глядящей в окно, словно до него только что дошло, что и ее подруг звали точно так же:

— Ты точно знаешь, что их звали именно так и что они были с восьмидесятого года?

— Им было по двадцать два года, и звали их Ольга Николаевна Воробьева и Ирина Васильевна Капустина… — повторила она, вслушиваясь в свой голос, словно он мог солгать.

— Если вы собираетесь навестить Капустиных только для того, чтобы убедиться в том, что они никогда не видели этих девушек, фотографии которых вы нам показали, — произнес трагическим голосом Воробьев, — то, конечно, идите, но вообще-то их лучше не беспокоить. Вы причините им лишь боль. И ваша история о погибших девушках-однофамилицах не произведет на них должного впечатления, их интересует исключительно месть, и направлена она против нас, против родителей той, кто погубил их дочь…

— И в чем выражается их месть? Что они предпринимали, помимо исков?

— Рита Капустина напивалась и звонила мне среди ночи, — оживилась Тамара Григорьевна, — называла мою дочь убийцей… Это было тяжелое время, можете мне поверить. Что касается Василия, то у него своих мозгов и чувств нет, он всецело принадлежит своей жене и повторяет все ее слова, он — бесхребетное существо, его даже жаль…

— Вы стали врагами? — прямо спросил Диденко.

— Это проходит, знаете ли, — отмахнулся Воробьев и отвернулся, как если бы слово «враги» жужжало у него перед носом.

— Мы вам оставим одну фотографию, вдруг вы что-нибудь вспомните. — Диденко собрал со стола фотографии, а одну поставил, прислонив к вазочке с конфетами. — Мало ли…

Воробьевы еще раз предложили выпить чаю, но Диденко с Аллой поблагодарили их и ушли: было поздно, но они все равно решили навестить Капустиных…

Без Романа мельница казалась пустой, холодной, безжизненной. И только один костер полыхал и разгорался все ярче и ярче — это была жгучая ревность, которую испытывали две сблизившиеся женщины к третьей, завладевшей с легкостью бабочки Романом и теперь собиравшейся с ним в Австрию. Длинноногая блондинка с хорошими манерами, талантливая пианистка, Наталья произвела, по всей видимости, на Эрика Раттнера благоприятное впечатление. Приблизительно с неделю они вчетвером — Роман, его мать, Наталья Метлина и Эрик Раттнер — обсуждали детали выезда за границу, звонили в немецкое посольство в Москве, задавали вопросы, консультировались у вице-консула, каким образом Роман и его невеста могут выехать в Австрию и что для этого нужно, а в это время на мельнице в гробовой тишине рушились планы и мечты двух беременных женщин — Вики и Марины.

— Эта сучка околдовала его, — говорила Вика, кутаясь в теплую шаль и прихлебывая кипяченое молоко. Марина сидела напротив нее за кухонным столом и катала по столу хлебные шарики. — Пока мы с тобой здесь пухнем, толстеем, мечтая приручить Романа и сделать его отцом наших детей, мы даже породнились с тобой, как жены мусульманина, вынужденные терпеть друг друга рядом, эта Метлина, эта шлюха, любовница Сашки, изнасиловавшего тебя и выставившего посмешищем перед твоими однокурсницами, покупает себе в дорогу гигиенические прокладки и в свободное время почитывает историю искусств… Вот сучка! Пудрит мозги этому австрияку, строит глазки… Вот увидишь, как только они приедут в Вену, она и с ним тоже ляжет в постель… Ненавижу…

Зима подвалила неожиданно, замела крыльцо, выстудила огромные комнаты, снег залепил окна, и только в кухне и маленькой спальне, где Вика с Мариной спали на одной широкой кровати, кутаясь в толстое, из овечьей шерсти, одеяло, было еще тепло. Роман исчез. Он не появлялся, не приносил денег. Он забыл о них, бросил на произвол судьбы, обрек на голодную смерть… Не вспоминал и про свою любимую некогда мельницу — теперь, если судить по его коротким телефонным звонкам, она доставляла ему только тяжелые воспоминания о несвободе, о том, какими лживыми и хитрыми могут быть женщины…