Тяжело вздохнув, он устроился у столика с картами. Над ним висело необычное объявление: «Просьба ко всем летчикам — бережно относиться к материалам. Не рвать, не прокалывать и не повреждать карт, даже под предлогом важнейшей стратегической необходимости. Не ломать карандашей и ручек и не опрокидывать чернильниц на карты во время искусного маневрирования на них.

Все это, конечно, мелочи по сравнению с самолетами, которые вы имеете честь пилотировать, но все же эти мелочи не так уж малоценны. Они организуют вашу мысль и вашу волю прежде, чем вы будете действовать своим оружием. Ибо благодаря им вы наносите удары именно туда, где это нужно…» Федоров невольно улыбнулся и осторожно развернул карту района, запачканную чернильными кляксами.

С первых дней пребывания на фронте он подружился со своим механиком и одновременно прекрасным пулеметчиком, наблюдателем солдатом Пьером Ланеро. Их аэроплан всегда был готов к вылету, и Федоров первым вызывался на патрулирование, разведку, любое боевое задание. Летчик держался скромно, никогда не жаловался на утомление, вылетал в бой, как на праздник. И очень скоро в эскадрилье было сказано вслух о новом летчике:

— Славный малый, очень спокойный…

— И чертовски отважный.

Разговор этот происходил 21 февраля, когда шли непрестанные напряженные бои не только на земле, но и в воздухе.

Как считают военные историки, истребительная авиация родилась во время Верденской операции. До этого времени летчики действовали в одиночку. Самым ярким, талантливым представителем такой тактики был Гинемер. А господство в воздухе сначала за германцами — хорошо организованными и обученными, имевшими легкие, маневренные самолеты типа «фоккер».

Вот почему было решено создать под Верденом ударную группу истребителей. Подполковник де Роз собирает около шестидесяти лучших летчиков. И эта группа за десять дней завоевывает господство в воздухе. Один Наварр сбил двадцать немецких самолетов. Тогда-то и появилось ставшее почетным наименование «ас» — «туз». Чтобы получить его, вначале требовалось сбить пять неприятельских самолетов, позднее одержать уже десять воздушных побед.

Верденское сражение началось 21 февраля, когда германская армия кронпринца Вильгельма после усиленной артиллерийской подготовки двинулась в наступление.

Об этом дне Виктор Федоров пишет своему другу, петроградскому журналисту Н. Потемкину, так: «На моем аппарате два пулемета и карабин. Это было 21 февраля. Я проснулся довольно рано. Умывшись и одевшись, не спеша направился к авиационному полю, когда вдруг услышал артиллерийскую пальбу и через минуту тяжелые взрывы бомб.

Было еще темно, но я уже увидел над мирным городом немецкий аэроплан, который, сбросив бомбы, поспешно уходил из-под огня французской артиллерии. Я бегом бросился к ангарам, где был мой аппарат, но опоздал. Немец ушел.

Между тем вышло солнце, поле оживилось — механики стали выводить аппараты из ангаров. Через полчаса появились офицеры.

Капитан, командир эскадрильи, как и все мы, возмущенный набегом на мирный город, ходил, заложив руки в карманы, и о чем-то думал, потом вдруг остановился передо мной и сказал:

— А что, если бомбардировать их авиационное поле?

— Это было бы очень хорошо, капитан, — ответил я.

Через минуту начались приготовления. К девяти часам все было готово, и четыре аппарата взвились в воздух!..

Черт возьми, какая чудесная картина — эскадра в воздухе!..»

Они перелетели линию фронта, вышли на немецкий аэродром, что находился в двадцати километрах от передовой, несмотря на зенитный огонь, удачно сбросили бомбы и развернулись обратно. Федоров немного отстал. Он шел на высоте три тысячи метров и видел, как намного ниже, в районе передней линии, начали рваться снаряды французской артиллерии. Летчик стал осматриваться вокруг и заметил немецкий аэроплан, по которому и стреляли пушки.

«…Я стал быстро, полными моторами спускаться на него. Он шел навстречу. Оба мы делали около 140 километров в час.

Ты поймешь, что расстояние, разделявшее нас, исчезало с головокружительной быстротой. Вот мой немец прошел подо мной. Я останавливаю моторы, падаю и крутым поворотом беру немца в хвост… Затрещали два пулемета (его и мой), немец колыхнулся и полетел вниз…

В это время я был на высоте 2600 метров. Я его оставил и продолжал свой путь… Немец сломался в воздухе, перевернулся на спину и упал на хвост в 3–4 километрах позади наших линий…» В тот самый вечер, когда друзья поздравили Федорова за ужином с первой победой, Виктор старался всячески скрыть свое волнение, свою радость, хотя они и рвались наружу. Посидев немного в баре, который был тут же, в эскадрильской столовой, он вышел в парк. Отойдя подальше от дома, он дал себе волю и в полный голос запел…

Эдгар Меос, которому случилось услышать его в один из таких редких случаев, записал в дневник: «Он обладает очень красивым баритоном, но почему-то никогда не поет на наших эскадрильских вечеринках в столовой. И вот сегодня вечером он пел в парке русские песни!.. Я слушал его с наслаждением, вспоминая родной дом. По-моему, с таким голосом он мог бы петь в опере…»

Письмо Потемкину отправлено в марте. Оно было большим, чем-то вроде отчета о самой волнующей поре в жизни боевого летчика, спрессовавшейся для него в несколько необыкновенных недель. «…Мой второй немец, — продолжал Виктор свой рассказ другу, — дался мне настолько легко, что говорить о нем не хочется…