Шрифт:
Не раздумывая, Куропёлкин швырнул в Люк пивные бутылки. И будто бы услышал из глубин чей-то матерный крик. Люк возмущался. Куропёлкин позволил себе перегнуться через борт Люка и разглядеть, что и как там в колодце Люка. Солнце прямыми лучами помогало исследованию Куропёлкина. Колодец был раза в три пошире обычного городского канализационного, но и в нем имелись скобы для путешественника под землю и обратно. «А что, если попробовать?.. — мелькнуло в голове акробата. И тут же получило резолюцию: — Ни в коем случае!»
Надо было уходить. Но Куропёлкин продолжал стоять и глазеть вниз. Вспомнил о валявшихся в траве сапоге и башмаке. Человек аккуратный, он посчитал нужным отправить в колодец забытый фиолетовыми мужиками мусор.
49
И тут же услышал удивлённо-радостное:
— Ещё!
Швырнул и изделие фабрики «Скороход».
— Флотский, ещё! — раздалось уже не из глубин колодца, а будто бы из-под ног Куропёлкина.
— Больше ничего не имею, — растерянно произнёс Куропёлкин. — И извините. Я спешу.
Не уходить, а бежать надо было Куропёлкину. И быстрее.
— Флотский, а может, спуститесь к нам в гости?
— Нет, нет! — заторопился Куропёлкин. — Нет времени!
— Трусите? И не желаете удовлетворить своё острейшее любопытство?
— Не желаю, — решительно сказал Куропёлкин.
50
И остался стоять вблизи так и не закрытого им Люка. Он уже знал, что спустится в Люк. Руки зудели. Но посчитал, что надо немного повременить. Не хотелось, чтобы его спуск, хоть бы и недолгий, проходил в присутствии Голоса, назвавшего его флотским (или колодезного существа, вступавшего с ним, Куропёлкиным, в разговоры), и тем более при его участии. Кстати, не питалось ли это существо — Колодезник или дядя Люк — рваными башмаками? Башмаками — это ладно. А не проглатывало ли оно и не переваривало ли затем сбрасываемых в Люк Шахерезадов? А теперь оно оголодало из-за проколов в служебной деятельности дворецкого Трескучего, связь с Трескучим здесь очевидно угадывалась, и для этого Колодезника или дяди Люка, уставшего от пожирания башмаков, явление Куропёлкина вышло несомненным подарком. Пивные бутылки, надо полагать, организм Колодезника не принял. Другое дело, что заманить Куропёлкина спуститься в гости Голосу не удалось. Но вдруг он был способен вылезать за добычей из Люка?
«И всё же поползаю по скобам!» — постановил Куропёлкин. А потребовал этого акробат.
Куропёлкин вспомнил о пакете с грибами. Не лезть же в колодец с раздутым пакетом. И неудобно, и раскрошишь шампиньоны. Бросить их в колодец? Шиш! Хозяйственный человек, приученный жизнью к правилу: «Главное, чтобы добро не пропадало!», он не был намерен выбрасывать своё добро кому ни попало, тем более пожирающему рваную обувь, пакет же Дуняшин и грибы следовало донести до кухни. К тому же летящим вниз пакетом не стоило раздражать Колодезника или вызывать его возбуждение и, что уж самое опасное и вовсе не нужное, — стряхивать с него сытый (после поедания ковбойского сапога и скороходского полуботинка) сон, возможно, сон гигантской Мокрицы. А потому Куропёлкин со старанием уложил пакет с грибами в траву погуще, а подумав, прикрыл его соломенной шляпой странно-гибридного вида — и не сомбреро она, и не защитница от новороссийского жара чумаков на степных шляхах, не крышка для голов вьетнамских рисоводов.
Тянуть дальше было стыдно. И Куропёлкин перелез через борт Люка.
Руки его стосковались по физическим напряжениям. Да и не одни лишь руки. Всё тело. И сразу же, к радости Куропёлкина, он ощутил, что за шесть дней безделья, валяния в душных комнатушках и нежных касаний рук массажисток, без удовольствий игр со штангой и гирями, прочими железками, верчений на перекладине, он не захирел, не усох и жаждет силовых подвигов. Ну, не подвигов, конечно, и не рекордов (тоже мне Алексеев!), а необходимого ему теперь выхода энергии.
Скобы шли с трёх сторон колодца. Куропёлкин опробовал верхние скобы всех трёх спусков и понял, что в случае неожиданного сброса в Люк мусора можно будет вмяться в проём между спусками и уберечься от падения и пролития на него малоприятных вещей или жидкостей. Куропёлкин не сразу, но обнаружил камень-кнопку, позволившую ему деликатно опустить хрустальную крышу Люка. При этом убедился, что тем же самым «пультом» можно будет Люк открыть.
И пустился путешествовать в глубь колодца.
51
Дал себе для пробного спуска (а случится ли не пробный?) минут пятнадцать (достаточно для рекогносцировки), а потом — извольте! — назад и наверх!
Но не получилось…
Увлёкся! Здорово было не без лёгкости переставлять тело, ухватываясь за нижние скобы, и устраивать для себя рискованные комбинации с переворотами, с перехватами рук, с упражнениями будто на шведской стенке, — принимал, например, позу «в упор» усилиями одной лишь руки. Дурачился, упивался своей силой и свободой передвижения, хоть вверх, хоть вниз, свободой, обеспеченной его профессиональным умением делать всё, что пожелает, сходной, скажем, со свободой мастеров фристайла на склонах Альп (где Куропёлкин, естественно, не бывал).
— Флотский, не надоело? Ты уж метров двести одолел! Куда же ещё-то. Остановись!
Опять Голос! Опять голос Колодезника. Или хуже того — голос гигантской мерзкой Мокрицы.
Куропёлкин тут же взглянул вверх. Солнце было ещё дообеденное. Но прошло, конечно, больше пятнадцати минут, отпущенных Куропёлкиным путешествию. Полчаса прошло. И действительно, Куропёлкин спустился поболее, чем на двести метров.
— Полчаса, полчаса! — подтвердил Голос.
Повернувшись (вывернувшись) спиной к скобам, Куропёлкин попытался высмотреть Голос или же обладателя Голоса — Колодезника либо Мокрицу. Не высмотрел. А в колодце, под хрустальным сводом, было светло. Но может, Колодезник или Мокрица проживали здесь невидимками? Отчего бы и нет? Мало ли что могло происходить в поместье, где Дворецким числился неизвестно какой породы господин Трескучий-Морозов.