Конечно, можно было бы прийти и пораньше — прямо к девяти часам. Но, повторяю, я оставался в полном неведении относительно истинных целей приглашения, а по собственному опыту знал, что у каждого руководителя рабочий день начинается со знакомства с обстановкой, чтения экстренных сообщений и перекройки заранее спланированного распорядка в том случае, если возникали непредвиденные обстоятельства. К тому же был четверг, на одиннадцать часов назначено заседание Политбюро. Это я, разумеется, учитывал, ибо знал, что время заседаний ПБ соблюдается неукоснительно: именно по четвергам и именно в одиннадцать часов — такой порядок был заведён ещё при Ленине и в целом сохранялся почти до XXVIII съезда КПСС.

Поскольку точного часа встречи Горбачёв мне не указал, исходя из всего вышесказанного, я и решил, что для него самым удобным временем будет десять утра. И, как говорится, с боем часов открыл дверь его приёмной.

С этого момента и начались для меня новый отсчёт времени, новая пора жизни, перед которой поблек даже бурный томский период.

Горбачёв принял меня моментально и, поздоровавшись, сразу огорошил:

— Егор, складывается мнение о том, чтобы перевести тебя на работу в ЦК и утвердить заведующим организационно-партийным отделом. Вот что я пока могу тебе сказать. Не больше. Всё зависит от того, как будут развиваться события. Тебя пригласит Юрий Владимирович для беседы. Он меня просил предварительно с тобой переговорить, что я и делаю. Это поручение Андропова.

Честно говоря, внутренне я испытал определённое замешательство. Вопрос был не таким уж простым, как может показаться на первый взгляд. Дело в том, что заведующим орготделом в ту пору был И.В. Капитонов. Конечно, Политбюро вправе своим решением заменить его, но ведь Капитонов — секретарь ЦК, и тут уже правомочен только Пленум ЦК. Кроме того, второй секретарь ЦК КПСС Черненко в это время находился в отпуске, при нём Горбачёв вряд ли смог бы так решительно вмешаться в кадровые вопросы, тем более что речь шла о заведующем орготделом. Среди членов Политбюро существовала негласная, но нерушимая субординация — не вмешиваться в кадровые вопросы, если они не входят в твои обязанности. Этот порядок, кстати, неукоснительно соблюдал впоследствии и я сам, он в значительной мере исключал возможность целенаправленного воздействия на подбор кадров со стороны каждого члена ПБ в отдельности, оставляя это право за генсеком и, разумеется, за всем Политбюро в целом, так как окончательное решение принималось коллегиально.

Поскольку события явно развивались нестандартно, мне стало ясно, что Горбачёв пользуется доверием Андропова.

Однако ко всем этим сиюминутным оценкам ситуации примешивались и соображения иного порядка.

Кем был Лигачёв? В общественном сознании второй половины 80-х годов он слыл твердокаменным марксистом-ортодоксом, антиподом демократу Яковлеву, противником реформ. Но это было не так. Начинал Егор Кузьмич ярым хрущёвцем, был в одной команде с Фёдором Бурлацким, Георгием Арбатовым и другими творцами «оттепели». Более того, он фигурировал даже как «троцкист», чем был, наверное, мил Никите Сергеевичу, который сам длительное время разделял взгляды Троцкого.

— Впервые на работу в ЦК меня пригласили в 1961 году, — продолжает свой рассказ Егор Кузьмич. — Это был период, когда былые, ещё сталинских времён, обвинения в троцкизме, угрожающе обрушивавшиеся на меня, уже не «портили биографию» и не препятствовали работе в центральном аппарате. Не вдаваясь здесь в подробности, упомяну, что в 50-х годах я был секретарём райкома партии в том самом районе Новосибирска, где создавался знаменитый Академгородок. Весь стартовый период Академгородка бок о бок работал с академиками Лаврентьевым, Христиановичем, Марчуком, Будкером и другими выдающимися советскими учёными, от которых многому, очень многому научился. Впоследствии меня избрали секретарём Новосибирского обкома партии по идеологии, и уже с этой должности пригласили в ЦК — заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды Бюро ЦК КПСС по РСФСР. А затем, после очередной реорганизации, потрясавшей в те годы партаппарат, утвердили замзавом орготделом этого же бюро.

Первые два-три года мне было интересно работать в ЦК: расширился кругозор, пришло более глубокое понимание многих общественных явлений. Словом, «интеллектуальный багаж» основательно пополнялся, а это, повторяю, всегда интересно. Но постепенно я стал ощущать всё возрастающую тоску по живой работе с людьми. Интерес к делу падал, я буквально тяготился, мучился, возвращался вечерами домой в скверном настроении. И в 1965 году, посоветовавшись с женой Зинаидой Ивановной, написал на имя Брежнева заявление, в котором просил направить меня на партийную работу куда-нибудь подальше от Москвы, желательно в Сибирь. Разумеется, фразы «куда-нибудь подальше от Москвы» в заявлении не было, однако предварительно я поговорил со своим непосредственным руководителем — заведующим орготделом Капитоновым и уж с ним-то говорил откровенно, начистоту. Капитонов меня поддержал.

Ф. Бурлацкий, близко знавший Лигачёва, с которым на одной машине на работу ездили, утверждает другое: Егора Кузьмича после снятия Хрущёва в октябре 1964 года направили в Томск вторым секретарём обкома, а уж потом он выбился в первые. С приходом Брежнева аппарат ЦК подвергся грандиозной чистке от хрущёвских кадров. Егор Кузьмич разделил их участь. Но Лигачёв по-иному интерпретирует свой переезд из Москвы в Сибирь.

Прошу обратить внимание на одну существенную деталь — Егор Кузьмич говорит, что его в своё время обвиняли в «троцкизме». Запомним это утверждение, к нему мы вернёмся несколько позже, когда проанализируем документ, прервавший карьеру комсомольского функционера Лигачёва в конце 40-х годов.

— В послесталинский период, — повествует об истории своей жизни Егор Кузьмич, — ротация руководящих партийных кадров — их перемещение из центра на периферию и обратно — носила вполне определённый и отнюдь не случайный, а целенаправленный, я бы сказал, волнообразный характер. Когда Хрущёв окончательно утвердился у власти, отправив в политическое небытие своих оппонентов — Молотова, Маленкова и Кагановича, он в 1959 году начал новый цикл замены московских кадров. В этот период многие партийные работники под различными предлогами были отправлены из Москвы. В частности, первый секретарь Московского обкома партии Капитонов стал работать в Иванове, второго секретаря МГК Марченко перебросили в Томск и так далее.