— Я не могу ему доверять. Даже ему. Он верен царю, но такое…

Ни одна из них даже не упомянула молодого царя или его царицу. Нофрет это даже в голову не приходило. Ни Сменхкара, ни Меритатон не поймут и не поверят — как не верила и ее госпожа, пока не получила доказательства.

— Я должна справиться сама, — сказала царица. — У меня нет выбора.

Нофрет решительно покачала головой.

— Не должна. Возможно, тебе не стоит полагаться даже на своих родственников во дворце, но есть человек — люди, — которые наверняка могут помочь. Или, по крайней мере, прикрыть его, когда он уходит из дворца.

— Никого нет, — повторила царица с мягким упорством, унаследованным от матери — и от отца.

— Есть, целых трое, — возразила Нофрет. — Предсказательница Леа, ее сын и внук. Они тоже тебе родня, хотя ты птица очень высокого полета, а они слишком скромны, чтобы воспользоваться этим родством. Разреши мне уйти, и я поговорю с ними. Агарон может быть в своем роде предводителем. Он, наверное, знает, что здесь можно сделать.

— Ты же все равно пойдешь, хочу я или нет. Зачем же спрашивать моего позволения?

— Потому, что я предпочитаю вести себя честно, когда возможно.

Царица засмеялась — это был смех сквозь слезы, единственный смех, возможный для нее. Но ее слова были рассудительны.

— Если они нас предадут, у нас ничего не получится. И отец может погибнуть.

— Не предадут. А если бы и захотели, кто станет их слушать? Они просто рабы, строители гробниц, да к тому же чужестранцы. Ни один вельможа не поверит ни единому их слову.

— Молись, чтобы это было так, — сказала Анхесенпаатон. — Молись всем сердцем.

Какой бы ужасной ни считала Анхесенпаатон выходку царя, это было только началом настоящего и прогрессирующего помешательства. Или, как сказал бы он сам, возрастающих требований его Бога.

Сначала он трудился как раб среди самых ничтожных из своего народа. Затем не пожелал надевать две короны во время церемоний при дворе и выезжать на колеснице, как делал прежде, чтобы показаться народу. Днем и ночью он молился в храме, как в чумной год, не ел и пил только тогда, когда жрецам удавалось заставить его. Царь превратился в ходячие кости, обтянутые почерневшей от солнца кожей.

От младшего царя не было никакой пользы.

— Мой бедный брат, — вздыхал Сменхкара. — Он так болен. Так несчастен. Боюсь, он долго не протянет.

«Он надеется на это», — недобро подумала Нофрет. Когда-то она считала его привлекательным, но это оставалось смутным и к тому же смущающим воспоминанием детства. Даже красота второго царя казалась чрезмерной, слишком сладкой, пустой и глупой, как весь его двор и жеманные поклонницы.

Его царица была беременна и плохо себя чувствовала. Сменхара уже не был внимателен к ней так, как прежде. Она же бегала за ним, как уличная шавка за косточкой. Иногда он вспоминал, что надо бы приласкать жену, и называл ее своей милой киской, но гораздо чаще говорил с плохо скрытым нетерпением.

— Ты должна заботиться о своем здоровье! Пойди отдохни, пусть служанки развлекут тебя. Все время быть со мной утомительно.

Так оно и было, но у Меритатон не хватало ума объяснить ему, что в этом виноват он. Она ныла, хныкала и дошла до того, что пришла в слезах жаловаться своей сестре.

Анхесенпаатон, вне себя от беспокойства за отца, перегруженная царскими обязанностями, которые исполняла за всех остальных, была гораздо терпеливей с Меритатон, чем смогла бы Нофрет на ее месте. Она приласкала, успокоила и удобно устроила сестру, приказав поместить ее в прохладной затемненной комнате, где служанки обмахивали ее опахалом, а евнухи обмывали лицо ароматной водой, и позвать царского врача на тот случай, если она вздумает скинуть ребенка, еще совсем крошечного в ее чреве.

Для себя молодая царица не просила ничего, кроме глотка воды и куска хлеба. У нее было слишком много дел. Она была занята ими с рассвета и до позднего вечера.

Не то чтобы приходилось заниматься всем этим совсем одной. При желании она могла бы облегчить свою жизнь. Советчики осаждали ее со всех сторон. Дворецкий, экономы, управляющие номами Египта, придворные вельможи, жрецы, писцы, всяческие чиновники видели, что юная царица управляется там, где не смог бы никто другой. И у каждого была масса советов, как преодолеть трудности. Все, конечно, соглашались с тем, что царь болен. Очень болен. Может быть, даже умирает. Молодой царь занят только охотой, рыбалкой и увеселениями. Его нельзя обременять скучными государственными делами. Если же Сменхкару все-таки заставляли, он исполнял их быстро, но крайне поверхностно.

— Царством управляют скверно.

Так сказал Хоремхеб, играя роль простого солдата, которая прекрасно ему удавалась. Он потребовал личной аудиенции у молодой царицы и отчасти добился своего. С ней была стайка служанок и, конечно, Нофрет. Царица пригласила господина Аи послушать, что военачальник из Дельты хочет ей сказать.

Господин Аи был единственным из многих, в ком виделась какая-то польза. Нофрет полагала, что ее госпожа лучше знает, до какой степени ему можно доверять, поскольку она была царевной, царицей и его внучкой, дочерью его дочери Нефертити. Он очень нравился Нофрет, может быть, потому, что напоминал Иоханана. Когда Иоханан состарится и станет дедом, его борода и густые вьющиеся волосы, бритые на египетский манер, благородная линия носа, твердые черты лица будут такими же, как у господина Аи.