— Попробуй халндойнское оранжевое, Маггот. Думаю, тебе понравится.

— Понравится, наверное, — согласился я. — Давай свое оранжевое.

Некоторое время я сосредоточенно накачивался вином: мне очень понравился веселенький сумбур в голове, и я искренне надеялся, что после нескольких новых порций он сменится полным анабиозом. Ха, я был готов заплатить любую цену за восхитительную возможность какое-то время вообще ничего не соображать!

— Ой, а чего вы тут сидите? — жизнерадостно спросил звонкий женский голос.

В зал вошла крупная высокая женщина с роскошной рыжей шевелюрой. Ее толстощекое лицо показалось мне образцом добродушия и жизнерадостности. Умом, впрочем, эта милая дама явно не отличалась: ее маленький ротик был приоткрыт, как у аквариумной рыбки, а круглые глаза казались блестящими голубыми бусинами.

— Пьете вино? — приветливо спросила она. — Вот и молодцы! Но ведь вино нужно пить вечером. А днем нужно обедать. Разве уже вечер?

— Вечер, вечер, — хмуро кивнул Таонкрахт. — Можно сказать, уже ночь, так что ступай спать, дорогая!

— Ой, правда что ли, ночь? А почему еще светло? — простодушно удивилась она.

— Потому что вот такая хреновая ночь! — встрял я.

— Вот как! — искренне огорчилась женщина. — Ой, тогда я лучше и вправду пойду спать…

— Вот и ступай, — нетерпеливо сказал Таонкрахт.

— А это и есть твой демон? — с опасливым любопытством спросила она, указывая на меня.

— Ага, — ухмыльнулся я. — Я самый, кто же еще!

— А на вид совсем мальчик, как какой-нибудь юный шархи! — умилилась рыжая. — Ой, Конм, а давай его женим! У Наоргалей как раз дочка подросла, а не понравится она, другую найдем… Глядишь, поживет, как человек, и остепенится. А то такой славный мальчик, и почему-то демон!

Я расхохотался, уронив голову на руки. «Такой славный мальчик, и почему-то демон», — да уж, лучше и не скажешь!

— Не гневайся на мою жену, Маггот, — попросил Таонкрахт. — Она дура дурой, но добрая женщина.

— Да я и не гневаюсь…

— Ступай спать, Росрогниа, пока беду не накликала, — велел жене Таонкрахт.

— Да иду уже, иду.

Напоследок она отобрала у супруга посудину с вином, одним глотком выдула ее содержимое, небрежно зашвырнула опустевший сосуд в дальний угол зала, громко заржала — такой хриплый раскатистый хохот удается не всякому пьяному боцману! — и неторопливо пошла к выходу, плавно покачивая бедрами.

— Росрогниа — улльская княжна, — пояснил мне Таонкрахт, — во всяком случае, ее дед был улльским военачальником или что-то в этом роде… У них там свои обычаи.

Гальт и Бэтэнбальд дружно захохотали, словно услышали хорошую шутку. Впрочем, вполне возможно, так оно и было: я-то не знал, какие там обычаи у земляков этой рыжеволосой толстушки.

Смех смехом, а я последовательно осуществлял свой генеральный план: напивался. Кажется, еще ни одно дело в своей жизни я не доводил до конца с такой яростной одержимостью. В какой-то момент я обнаружил, что уже поглощаю розовую жидкость с резким запахом парфюма, ту самую, с которой начал сегодня свое утро мой приятель Таонкрахт.

— Это вино хоть и местное, с болотных виноградников, но тоже ничего, — прокомментировал гостеприимный хозяин.

— Только башка после него с утра трещит, как после удара моргенштерном, — неожиданно посетовал двухголовый.

Его жалоба вызвала у меня приступ гомерического хохота, и я долго уточнял, с трудом поворачивая непослушный язык: «А какая именно башка, правая или левая?» Гальт-Бэтэнбальд, по счастию, не обиделся. Впрочем, думаю, он просто не разобрал, что я там бормочу…

Потом творилось нечто невообразимое. Я уже почти не осознавал происходящее, только некоторые фрагменты реальности почему-то привлекали мое внимание. Помню, что Таонкрахт с мрачной одержимостью отплясывал какой-то немыслимый танец, размахивая невесть откуда взявшейся метлой. Пляска сопровождалась громом доспехов и заунывной песней, мотив которой казался мне смутно знакомым. Но исполнитель так отчаянно фальшивил, что определить наверняка было совершенно невозможно. Время от времени Таонкрахт притоптывал ногой, стучал по полу древком метлы и громко восклицал: «Йох! Унлах!» — что можно приблизительно перевести как «Так точно! Аминь!» или «Хорошо! Да будет так!» Впрочем, перевод мне тогда не требовался, а само звучание этих слов здорово поднимало настроение.

Гальт и Бэтэнбальд хрипло переругивались: один из них очень хотел сплясать со своим другом Конмом, а второй бурчал, что его и без пляски ноги не держат. Поскольку тело у них было одно на двоих, разрешить конфликт не представлялось возможным.

Что касается меня, я закончил этот замечательный вечер, рыдая на плече у своего «лучшего друга» Таонкрахта. Я горячо убеждал Великого Рандана, что ему попался самый задрипанный демон во Вселенной, и умолял его отпустить меня домой. За эту небольшую услугу я клятвенно обещал прислать к нему целую бригаду профессионалов, которые в два счета снабдят его бессмертием и могуществом по сходной цене. Смертельно пьяный Таонкрахт в свою очередь заверял меня, что я — самый крутой демон всех времен и народов. А если даже и не самый, то он уже согласен как-нибудь обойтись без могущества и даже без бессмертия, лишь бы я остался жить в его замке. Ему, оказывается, было чертовски одиноко все эти годы, а моя компания — именно то, что ему требуется.

— А как же Гальт и Бэтэнбальд? — печально вопрошал я.

— Они болваны, — не менее печально отвечал Таонкрахт.

— Я тоже болван, — признавался я, на что мой друг великодушно говорил: «Это ничего…»

Потом мы почему-то вспомнили инквизицию и начали строить планы страшной мести. Тот факт, что упомянутая институция давным-давно прекратила свое существование, нас совершенно не смущал.

— Мы им еще покажем, этим козлам! — с энтузиазмом обещал я Таонкрахту. — Это надо же додуматься — колдунов жечь! Их… то есть нас… то есть вас — и так мало!