— Нет, еще раз благодарю. Мне пора идти.

— Каждая мать скажет про своего двадцатипятилетнего сына, что у него в поведении много странностей… И у Игнатия есть странности. Зачем далеко ходить? Вчера у нас состоялось бурное объяснение. — Она посмотрела на Корнилова с тревогой. — Вы только Игнатию ничего не говорите.

Игорь Васильевич кивнул.

— Он всегда был таким расчетливым мальчиком, не шиковал, соразмерял свои запросы с возможностями. Вы не подумайте, что Игнатий скаред. Нет, нет! Он разумный мальчик. Когда они задумали пожениться, Игнатий начал откладывать деньги на кооператив. И вдруг я вижу, что он снял со сберкнижки пятьсот рублей! Зачем? Оказывается, кутил с кем-то. С каким-то своим старым другом. Купил себе перстень! Вы себе только представьте — золотой перстень! Что он, девица, что ли? И это делает Игнатий, который никогда лишней копейки не истратил. А может быть, он считает, что золото подорожает? Вы должны знать! Подорожает?

— Не знаю, — улыбнулся Корнилов, — наверное, не подорожает.

— Вот видите! Значит, не подорожает. К чему тогда этот шик? А это уж семейное дело, — Анна Михайловна перешла на шепот, — но вам я скажу, у вас глаза честные. Как он всегда воюет с дедом из-за того, что тот половину своей пенсии на сигары тратит! Это ведь правда блажь? У деда большая пенсия — сто двадцать рублей. Мог бы помочь Игнатию с кооперативом…

«Ну и семейка! — подумал Корнилов, когда хозяйка затворила за ним дверь и на лестнице гулко лязгнул наброшенный на петлю крюк запора. — Как только они уживаются под одной крышей? Попробуй разберись, где ложь, а где правда?»

Игорь Васильевич торопился и в подъезде чуть не сшиб с ног молодую женщину. Извинившись, он посторонился и придержал дверь, пропуская ее в дом, успев заметить, что глаза у женщины заплаканные.

На улице порывистый ветер чуть не сорвал у него с головы шляпу. Растрепанные облака стремительно неслись по небу, приоткрывая иногда полоску яркой холодной сини и выпуская на волю бледный трепетный лучик осеннего солнца. Лучик пересекал мостовую и, тускло блеснув в лужах, снова исчезал.

— Товарищ! — услышал Корнилов у себя за спиной женский голос.

Игорь Васильевич оглянулся. Женщина, с которой он только что столкнулся в подъезде, догоняла его.

— Товарищ! Мне нужно поговорить с вами.

Она остановилась, слегка запыхавшись, и глядела на Корнилова решительно и даже с вызовом. Но подполковник заметил, что ее руки, сцепленные на груди, нервно сжимают платочек и сквозь густо положенную на лице пудру проступают красные пятна.

Он ласково улыбнулся, зная, чего стоят этот вызов и решительность, готовые через секунду обернуться слезами.

— Что случилось?

— Мне нужно поговорить с вами, — повторила женщина.

Ей было лет двадцать пять, не больше. Полное, милое лицо, большие испуганные голубые глаза.

— Вы ведь из милиции? Мне дед сказал. Я вас специально ждала.

— Какой еще дед? — спросил Игорь Васильевич, уже догадываясь, что это за дед.

— Казаков. Дедушка Игнатия.

— Я готов вас выслушать, но… — Он увидел, как огорченно сморщилось ее лицо. — Там, на проспекте, у меня машина, поговорим в дороге.

В машине она растерянно посмотрела на шофера.

— Рассказывайте. Это наш сотрудник. И назовите себя.

— Я преподаю вместе с Игнатием Казаковым. Он черчение, а я литературу. Ах да, надо представиться. Наталья Сергеевна Истомина… Я с Игнатием знакома очень давно. Мы еще в школе вместе учились. Должны были пожениться… этой осенью. — Она неожиданно всхлипнула, но справилась с собой. — Я его и сейчас люблю. Иначе не подкарауливала бы вас. С Игнатием случилась беда. Мы с дедом в этом уверены.

— Вы знаете, что дед говорит и стал лучше слышать?

— Знаю. Это все знают.

— Как это все? — удивился Корнилов. — Он же скрывает от внука и от дочери.

Наталья Сергеевна досадливо махнула рукой:

— Старик скрывает, а они давно обо всем догадались, только виду не подают.

— Зачем это им надо?

— Так проще… Они считают, что так проще, — поправилась Истомина и, сцепив руки на груди, болезненно сморщившись, сказала: — Ой, да не в этом дело! Вы понимаете, понимаете… — Что-то мешало ей говорить. — Мы с дедом думаем, что Игнатий замешан в ограблении кассира, — наконец выпалила она. — Это ужасно, ужасно. Вы не подумайте, что он способен ударить ножом и ограбить. Но он замешан в этом деле. Я чувствую, замешан…

Она заплакала, судорожно сцепив тонкие пальцы, зажавшие маленький клетчатый платочек, плакала навзрыд, не стесняясь ни Корнилова, ни шофера. Наконец она справилась с собой и только тихонько всхлипывала.

— А вы, Наталья Сергеевна, не пробовали говорить с Игнатием? Напрямую?

— Пробовала. — Голос у Истоминой был полон горечи. — Я ему прямо сказала о своих подозрениях. Сами понимаете, что деда здесь нечего впутывать.

— Ну а он? — заинтересованно спросил Корнилов.