Стук в дверь возвестил о том, что пришел Нэд. Его глаза сияли. Я не могла понять, какие чувства он испытывает: обиду, восторг или смущение. Возможно, все сразу. Стоя в дверном проеме, он казался выше и шире в плечах, чем обычно. Нэд словно излучал физическую угрозу и бросал нам вызов: ну же, попробуйте помешать мне похитить вашу дочь.

Мы поцеловали Лидию на прощание; я ничего не почувствовала, когда прикоснулась губами к ее щеке. Нет, это происходит не со мной. Моя дочь меня не бросит, она не сможет…

Порыв холодного воздуха. Дверь захлопнулась. Лидия ушла.

Заливаясь слезами, я бросилась в спальню и упала ничком на кровать.

Лидия любила сирот. Ее преданность людям в инвалидных колясках не знала меры. Она была готова пойти на все, чтобы собрать средства для помощи беженцам. Не ела яйца, поскольку знала, что их несут томящиеся в клетках птицы. Беспокоилась об окружающей среде до такой степени, что ездила на моем старом велосипеде, хотя у нас была машина, и уговаривала меня отапливать дом компостом. Возможно, она действительно сильно любила Нэда, Будду и своего монаха. Сердце моей дочери было так велико, что весь мир мог согреться в его сиянии.

Почему же ей было так трудно уделить мне хоть капельку своего тепла?

Когда тяжесть в груди немного отступила, я перевернула подушку. Она промокла от слез, а у меня не было сил менять наволочку.

Скрипнула дверь – в комнату вошел Филипп. Я сказала, что никого не хочу видеть. Чем он мне поможет? И кто-то должен побыть с Катариной.

Я вытряхнула таблетку снотворного из пластикового пузырька, проглотила ее и стала ждать, когда лекарство подействует. При свете ночника ярко блестели обложки книг, которые я начала читать до того, как узнала о раке. История американской Войны за независимость уже не казалась такой захватывающей. На другом конце комнаты стояло наше свадебное фото. У Филиппа тогда было больше волос. А я была не такой толстой.

Рядом с фоторамкой пристроились маленькая кошачья статуэтка, которую Филипп привез из Египта, и миниатюрная тарелка, которая очень нравилась маме. На ней был изображен дикий пляж в сине-сиреневых тонах. Хотя пейзаж напоминал Новую Зеландию, тарелку сделали в Дании.

Если верить авторам женских журналов, пребывающих в перманентном творческом кризисе, содержимое дамской сумочки может многое рассказать о личности ее владелицы. Лучше бы заглянули в нижний ящик прикроватной тумбочки.

В верхнем у меня лежали запасные беруши, сборник кроссвордов, леденцы от боли в горле, ручки, обрывки бумаги, увеличивающее зеркало (чтобы выщипывать усики), тюбик крема для рук, который не заканчивался уже целую вечность, и лавандовое масло – иногда я брызгала им подушки.

Зато нижний ящик был настоящей гробницей фараона, где хранились бесценные сокровища. Пластиковый амулет, который Сэм купил для меня за несколько месяцев до гибели; самодельные открытки, покрытые блестками и исписанные неровным детским почерком. Среди них – одна совсем недавняя, и буквы там, конечно, более четкие. Два фламинго, один заботливо склонился над малышом. «Дорогая Хелен, поздравляю с Днем матери. Ты хорошо меня воспитала. Я тебя люблю. Лидия».

Я провела носом по строчке «Я тебя люблю» и прижала открытку к груди.

Еще в ящике хранилась кассета с записью маминого пения – она выступала на национальном радио в 1953 году. Мама выбрала сентиментальную песню, музыкант играл слишком медленно, но за всеми дефектами пленки я прекрасно различала глубокое звучание ее контральто.

Как бы я хотела, чтобы мама была рядом. Она бы приструнила Лидию и сказала хирургу, что та напридумывала себе всяких ужасов. С другой стороны, мама, наверное, и так присматривает за мной и посылает подсказки всякий раз, когда моему благополучию что-то угрожает.

Если от хорошего стоит ждать хорошего, то рак, возможно, и правда показатель скопившейся внутри злости. Столько лет сдерживаемой ярости подточили мой иммунитет. Признаюсь, у меня были поводы, чтобы выйти из себя.

Может, мне станет легче, если я выплесну все на бумагу. Открыв верхний ящик, я схватила ручку и набросала список людей, к которым у меня накопились претензии: провинциальные издатели, отказавшиеся печатать мою колонку, те, кто вычеркнул меня из своей жизни, подвел или решил стать буддийской монахиней. Этот список дополнился перечислением прочих обид, многие из которых могут показаться, мягко говоря, незначительными.