— А мальчишки?

— Какие тебе еще мальчишки?

— Ну там, у вас в классе… товарищи…

— Ты что, не знаешь, как с нами разговаривают мальчишки? Низко кланяются и говорят всегда: «Здравствуйте, барышня», «Большое спасибо, дорогая одноклассница», «Чем могу помочь, мой ангел?» Такие слова, как, например, «Вали отсюда, дура!», мы знаем, разумеется, только из книг. Разве не так?

— Если желаешь, могу тебя звать «мой ангел»…

— Обойдусь! — Она поднялась со скамейки и стала снимать сандалии.

— Что ты делаешь? — удивился я.

— Хочу заглянуть в грот, ладно? Что там, собственно, внутри? Мы подошли к болотцу.

Шаг за шагом Эльжбета осторожно пересекла его. А я стоял на дорожке и, как вчера, глядел на вершины деревьев, которые слегка покачивались, на проплывающие облака. Снова по дорожке скакал воробьишка, а по камням грота катилась не спеша никому не нужным водопадом вода. Но сегодня я смотрел на это иначе, — все было другим. Выходит, одно и то же — это каждый раз что-то другое?

Эльжбета заглянула в грот и попятилась.

— Нет! Не полезу, там темно! Одна боюсь… — И вернулась.

День был хороший, пока не привел с собой вечера, а вместе с ним и моего вопроса. Простого вопроса насчет маминого адреса…

После ужина я достал недописанную тетрадь, вынул конверт и ручку, расположился за столом. Отец не спрашивал, что я делаю, он читал «Желтого тигра». Наверно, Ирка принесла книжку, пока я ходил на чердак засыпать голубям зерно. Последнее время я мало ими занимался, чаще, по-моему, с ними возился отец. «Может, показать их как-нибудь Эльжбете? — мелькнуло в голове. — Вылупились птенцы, девочки любят такие вещи. Вот только захочет ли прийти?» Я принялся за письмо.

О чем писать? После трех-четырех строчек все мысли пропали. Когда уезжаешь из дому, писать проще. Если сидишь дома, неизвестно, о чем сообщать. Но еще одна, еще две фразы, и страничка все-таки дописана.

— Дай мне конверт с адресом! — сказал я отцу. — С адресом того санатория, где мама…

Отец отложил книгу и уставился на меня.

— Ты это о чем?

— Конверт. Письмо, которое прислала мама.

— Зачем тебе конверт?

— Сам видишь, я написал письмо! Теперь мне нужен адрес.

— Ага, тебе нужен адрес, — буркнул отец, словно только сейчас понял, в чем дело. Сунул руку в карман, в другой… — На!

Я взял конверт, перевернул, чтоб найти адрес отправителя. Пробежал взглядом и тут… Тут прочитал еще раз, вслух, слово за словом, не веря собственным глазам.

— Как же так? Ведь это адрес тети Ванды, правильно? Значит, мама не уехала в санаторий? Ты знал об этом?

Отец смутился. Не глядя на меня, протянул руку за конвертом.

— Знал. Она у тети Ванды. Но ведь тетя живет в Отвоцке! В санатории или у тети — какая разница? И там и там один и тот же воздух, правильно?

— А вы сказали, мама едет в санаторий. Почему?

— Ты уже переписал? Отдай письмо.

— Я спрашиваю, почему вы так сказали? У мамы что-то с легкими? Это серьезно?

— Да, легкие… Ничего серьезного. Отдохнет, подышит воздухом… Не огорчайся!

— А когда она приедет? Когда вернется?

Отец посмотрел на меня. Он смотрел долго и наконец тихо сказал:

— Не знаю. Может, через месяц, два… В общем, через какое-то время…

Я встал из-за стола. Взял письмо, которое только что написал, порвал.

— Что ты делаешь? — резко спросил отец.

— Ничего. Напишу другое. Если она не в санатории, напишу другое. Это не годится.

Я пошел на кухню выкинуть клочки бумаги. И внезапно ощутил страх. Что он от меня скрывает? Уехала вроде бы в санаторий, всем и всюду об этом рассказывали. А живет у тети Ванды. Само собой, воздух что в санатории, что в Отвоцке, но… но в чем все-таки дело? Мне показалось, будто над головой собираются тучи. Ведь хороших вестей не скрывают.

Когда я вернулся в комнату, отец по-прежнему читал книгу. И я спросил как можно спокойнее:

— Слушай, а что мама писала тебе, ну… в этом письме?

— Ничего особенного. В основном о тебе. Беспокоится, как мы тут справляемся. Просит поцеловать тебя. Разве я не говорил?

— Нет! Об этом письме ты не сказал мне ни слова!

Он будто не слышал моего ответа. И в этот вечер мы с ним больше не разговаривали. Но тишина в квартире стояла напряженная, слишком много было незаданных вопросов, несказанных слов. В такой тишине одна минута превращается в невыносимых пятнадцать минут!