На следующий день я встал очень рано. Проснулся в шесть и не мог больше заснуть. Встал и потихоньку оделся. Отец еще спал.

Я пошел на кухню, закрыл за собой дверь и написал длинное письмо, такое длинное, что сам себе подивился. До сих пор не было у меня письма длиннее, чем на двух сторонах тетрадного листка. На почту я пришел раньше восьми, пришлось немного подождать, пока не откроют окошечко. Я послал письмо экспрессом. Через пять-шесть дней должен прийти ответ. Что она мне напишет? Как ответит на все мои вопросы? Когда я вернулся, отец сидел за завтраком. Он был в отличном настроении, а может, просто притворялся.

— Принимаюсь за стирку! — весело крикнул он. — Рубах пять уже скопилось. Перекуси — и в магазин за порошком. Где ты пропадал?

— На почте. Я послал письмо.

— Да? Это хорошо. А я уж было подумал, что ты со своей девочкой в такую рань встречаешься.

Зачем он это? Ни разу еще не говорил про Эльжбету. Почему именно теперь об этом? Может, дает мне тем самым понять: у каждого свои тайны, ведь и я говорил ему не все, а он тем не менее не спрашивает… Нет, чушь. Что это лезет мне в голову?..

— С Эльжбетой? Нет. С ней и с Толстым мы встречаемся всегда в десять, на пруду.

— Понятно… — И отец улыбнулся. — Только что был тут Толстый, сказал, что не видел тебя вчера целый день. Принеси мне порошок и отправляйся к нему. Он будет ждать около своего дома.

Польная улица, где жил Толстый, называлась так не зря. Это была улица на окраине города, рядом с полем, усеянным грудами камней. Не знаю, проезжала ли по ней хоть раз в месяц машина; ребятишки играли здесь стайками на мостовой.

Толстый сидел на краю тротуара около дома и забрасывал то и дело увесистый камень, который его сумасшедший пес тут же ему приносил. И так полдня — собака неутомимая. Я поднял с земли прутик и крикнул:

— Ландыш, ко мне! Хоп! Ну, хоп!

Я держал прутик не выше чем на метр от земли, но овчарка не пожелала прыгать. Подбежала, завиляла хвостом — и все.

— Хорошо, что ты пришел! Наконец-то! — буркнул Толстый.

— Слушай, что с собакой? — обратился я к нему. — Гналась, помню, за курицей, перемахнула через двухметровый забор. А через прутик не хочет.

— Потому что собака умная. Чего ей ни с того ни с сего через прутик скакать? Ты б стал скакать на ее месте? Не заговаривай мне зубы. Не для того я тебя больше часа жду!

— Ждешь!.. Будто сам с ней только что не играл. Скажешь, нет? — И я уселся возле Толстого. — Чего огрызаешься?

— Это не игра… Надо согнать с нее жир, она стала толстеть. Пора погонять ее немного. Отцепись, в конце концов, от собаки! Ни о чем другом не говоришь!

Толстый был явно не в духе. Я, конечно, не знал, что случилось, но спрашивать не стал. Все равно вопросами из него много не выжмешь. Лучше подождать, пока сам не скажет.

— Дурацкая, знаешь ли, история… — начал наконец Толстый. — Встречаю это я вчера вечером нашего старика, он тут рядом живет, дома три отсюда…

— Какого старика?

— Ну, Зонтика. Идет с ведром за водой, к колодцу, в пальто, понимаешь? Август, а он в толстом пальто с поднятым воротником. Я подошел, говорю: «Воду вам могу принести…» А он странный какой-то, понимаешь? Только потом догадался, что у него температура… Жаром от него так и пышет!

— Надо было спросить, что с ним такое, а не догадки строить. Толстый глянул на меня и покачал головой.

— Ишь шустрый какой… «Надо было спросить»!

Он замолк и уставился на ребятишек, копошившихся на мостовой. Наконец встал. Я тоже.

— Ну и что будем делать?

— Да с чем делать? Ты говори по-человечески! — рассердился я.

— Когда я ему, понимаешь, принес ведро, он сказал, что лежит так уже несколько дней. И чтоб утром я заглянул, если нетрудно. Он собирается кой о чем попросить. Он живет один!

— Один? Такой старый? Сколько ж ему в общем лет?

— Много. Может, семьдесят… Но он один. Ты об этом не знал?

— Откуда мне знать? Ну, пошли, зайдем! — И я направился к дому, где жил старик. Но Толстый не двинулся с места. Остановился и я.

— Не ходи, нет смысла… Я только что оттуда. Он почти без сознания. Он и на ночь-то не запирался, дверь была открытая. Дышит тяжело, еле говорит. Врача бы надо! Что будем делать?

Я знал не больше, чем он. На шахте есть поликлиника, но врач с шахты не придет, потому что там лечат только рабочих. «Скорой» у нас нет, не позвонишь. Остается больница. Теперь до меня дошло, отчего это Толстый такой злой: попалось нам ни с того ни с сего чужое дело, да еще какое! Кому это нравится? Тут, пожалуй, не отвертишься…