При всех описанных условиях крестовые походы могли держаться главным образом религиозным порывом. А он, как и всякая лирика, начал быстро остывать. Уже после первого похода, когда на Западе узнали о всех ужасах и неудачах христолюбивого воинства, картина меняется. Уже потребовалось всё изумительное усердие, красноречие и слава св. Бернара, чтобы наладить второй поход (1147 г.). Он сам считал свой успех чудом из чудес. Да и это было уже не народное, массовое движение: пошли государи Франции и Германии, Людовик VII да Конрад III. В военном отношении это было лучше, чем толпа. Но с государями выступила политика, макиавеллизм, распри — здесь-то начало национальной вражды между французами и немцами. После трехлетних страшных страданий, ничего не сделав, возвратились — Конрад почти один, а Людовик с горстью спутников. И — замечательное знамение нового времени! Все проклинали Бернара за «лжепророчество» и называли папу Антихристом; Бернар проклинал крестоносцев за беспутство и разбой да ссылался на волю папы; папа в бумагах называл дело Бернара «глупостью». И целые полвека никто не смел заикнуться о новом «святом деле».

Прошло столетие после начала крестовых походов. Что же представляла собой к концу 12-го века сама цель, эти святые места? Первый поход кончился, по-видимому, громко: возникло целое Иерусалимское королевство, а подле — графство Триполи, княжество Антиохия и графство Эдесса. Это — всё сирийское прибрежье, до гор Ливанских. Иерусалимским королем стал по заслугам герцог лотарингский Готфрид Бульонский — «святой монах как в вооружении, так и в герцогском уборе», первый тип идеального рыцарства и поэтического романтизма. Когда он умер, в честь его избрали его брата Балдуина, первого политика и ученого среди крестоносцев, который сначала готовился в монахи. Казалось, в Сирии водворялась новая Франция: Иерусалим и Эдесса принадлежали лотарингцам, Триполи — провансальцам в лице графа Раймунда Тулузского. В Иерусалиме лотарингцы скоро вымерли (1131 г.), последний из них отдал свою дочь Мелизинду за Фулька Анжуйского, владельца Средней Франции, а сын этого Фулька стал королем Англии. Так как во Франции феодализм достиг лучших определений, этот Фульк дал своему королевству «ассизы», или законы, сколок с феодальных хартий своего отечества.

Но не прошло и полувека, как настало падение заморского царства христиан. Уже феодализм в самом чистом виде вел к усобицам, к закрепощению и обнищанию народа. Тут впереди боролись между собой: патриарх с вождями, вассалы со своими сюзеренами, германцы с романцами, пуланы с сурианами [134] . Когда остыл фанатизм, пришельцы стали погружаться в восточную изнеженность и добывать средства разбоем, тогда как туземцы представляли собой целый водосток прирожденных пороков Востока. Патриарх открыто беспутничал, рыцари даже мусульманились, а рядом — грабили купеческие караваны мусульман, подрывая торговлю христиан же. А дворы стали притонами всяких козней, особенно благодаря женщинам, которые правили за малолетством государей. К тому же в Иерусалимском королевстве не было точного престолонаследия: иногда являлись выборы, особенно правителей; иногда женщины наследовали, а мужья нет. Оттого последняя из потомства Готфрида — Сивилла и её муж Гюй Люзиньян были государями только по имени: распоряжались туземные олигархии, которые готовы были скорее подчиниться Саладину, чем признать власть какой-нибудь сильной европейской державы.

Всеми этими неурядицами и пользовался ловкий политик Саладин. В 1187 году он нанес христианам невиданное поражение у Хиттина, у Генисаретского озера, где Христос накормил пять тысяч человек. Он отнял у них не только Иерусалим, но и Честной Крест, о котором очевидец говорит: «По нем текла честная кровь Христа; его знамению поклоняются ангелы, и чтят его люди, а дьяволы боятся». Саладин пленил самого короля Гюя, которого, впрочем, выпустил за выкуп, зная его ничтожество. За христианами оставался один Тир, который отстоял мужественно Конрад Монферратский, но и он сдался года через два. Всюду храмы были обращены в мечети, по крепостям поставлены турецкие гарнизоны. Только Гроб Господень Саладин пощадил, предоставив его христианам за известную подать. Весь ислам — и сунниты, и шииты — ликовали и прославляли своего великого героя.

Весть о падении Иерусалима разнеслась на Западе в октябре 1187 года. Услышав её, папа умер через две недели. В ноябре Ричард, граф Пуату, принял крест. В январе 1188 года Филипп Французский и Генрих Английский примирились и тоже приняли крест, а император Фридрих I Барбаросса объявил, что выступает в марте. Генрих стал готовиться за ним, но его задержала распря с сыном. А летом 1189 года он умер. На престол Англии вступил герой третьего похода и нашего романа.

Распря между отцом и сыном, спровадившая старика в могилу, шла всю жизнь. Этого требовала не одна их историческая постановка: это были две противоположные природы.

Генрих II был тоже недюжинная личность, а обстоятельства заставили его сыграть видную роль в истории. Помимо всеобщей грубости нравов той поры, в нем кипела южная анжуйская кровь, но она проявлялась более в личных делах. Это был более правитель и труженик на троне, чем рыцарь. Генрих походил на поденщика: коренастая фигура, заскорузлые руки, кривые ноги, бычья шея, глаза навыкате, наливавшиеся кровью в гневе, рыжие, остриженные под гребенку волосы, как щетина, грубый, неприятный голос — вот молодец, довольно верно описанный в нашем романе. Но Юлет забыл прибавить, что Генрих одевался небрежно, ел как попало, был на ногах от зари до зари, всякого расспрашивал, во всё вникал. Он признавал только полезное: болтал и сквернословил за обедней, никогда не исповедовался, зато окружал себя учеными, сам много знал, обладая дивной памятью, и изъяснялся по-латыни, копил деньгу, предпочитал дипломатию и стратегию войне и резне.

Все это черты одного из предвозвестников государя нового времени: правление Генриха важно для внутренних дел Англии. Он поднял нешуточную борьбу с феодализмом и папством. Из смут он вынес убеждение в необходимости восстановить абсолютизм «железных королей», как называли Вильгельма Завоевателя и его потомство. Он заменил воинскую повинность баронов «щитными деньгами», на которые содержал наемников (брабансонов), и отнял у баронов суд: королевские странствующие судьи разбирали дела с помощью двенадцати «присяжных», и на них можно было жаловаться только в королевский же суд при дворе. Шерифы [135] назначались не из баронов, а из законоведов, рассадником которых служил двор. То были важные реформы, которые подготовляли в такой стране, как Англия, Великую хартию свобод, явившуюся при его сыне Джоне в 1215 году. Генрих же вступил в борьбу с зазнавшимся папством: он издал Кларендонские статьи, этот предвестник Реформации, отнимавший у церкви даже самосуд. Когда его бывший сподвижник Фома Бекет [136] , став главой английской церкви, вдруг взялся за роль нашего Никона, он был убит. Генрих не взял в расчет духа времени: ему пришлось испытать свою Каноссу.

Страна взволновалась; Франция, Шотландия и только что покоренная Ирландия выставили войска. Этим воспользовались собственные дети Генриха. Отец был суров и своеволен с ними, смотрел на них как на орудия своей политики. Он выдвигал своего Вениамина, младшего Джона и загонял Ричарда, любимца своей жены Элеоноры; из-за политических выгод он играл его браком, что вечно мучило, сына и, пожалуй, было причиной его пороков; а про третью невесту Ричарда, сестру Филиппа Французского, Элоизу, ходила даже позорная молва. Вражду детей к отцу раздувала Элеонора, которая мстила мужу за измены и тиранство. Ей помогал прирожденный враг Англии двадцатичетырехлетний французский король Филипп II Август, с которым Ричард подружился так, что, по обычаю той поры, спал с ним в одной постели. Изнеможенный Генрих признал наконец самого противного ему сына наследником, а «мальчишку», как он называл Филиппа, — своим сюзереном. Но тут ему донесли, что восстал и Вениамин. Старик умер, восклицая в бреду: «Срам, срам побежденному королю!»